Малькольм&Марлон

[Малькольм]

Эпизод 6. Мгновения счастья.

Персонажи: Малькольм Бэддок, 5 курс Слизерина. Марлон Деннехи, 5 курс Рейвенкло.
Время: февраль, утро.
Место: Выручай-комната.
Рейтинг: R
Статус: закончен
Предупреждение: слэш.

@темы: Slytherin student, Малькольм&Марлон, Малькольм&Марлон|Эпизоды, бред воспаленного мозга, ХР

Comments

[конформист]

Мгновения счастья, их хочется закристаллизировать, запечатлеть на пленке, чтобы позже смотреть сквозь секунды полнейшего счастья. Существовало, конечно, несколько проблем, в частности потому, что вы учитесь на разных факультетах, но их можно было перенести. Ночи, что ты проводишь с ним в Выручай-комнате – сейчас как сплошная череда скомканных простыней, ярких оргазмов и сотен взрывающихся мегатонн нежности. Этакий отравленный сладостью месяц в жизни, настоящей жизни, потому что тебе кажется с абсолютной уверенностью, что раньше ты и не жил. Проснуться в воскресенье, которое вы обычно проводите вместе, и не найти его под боком – мысль, что обычно добивает своей привычностью, но тебе кажется, что этот липкий страх – не найти его рядом – впервые. Стонешь в подушку, пытаясь вернуть остатки сна; солнце предательски пытается вырвать тебя в эту реальность. Зимнее солнце, твой враг номер один – слишком яркое, чтобы переносить его. Звуки вокруг – разряды грома. Черт. Это значит, что поспать тебе уже точно не дадут – ни мир, ни один представитель этого бренного человечества, который стоит над твоей заблудшей душонкой. Переворачиваешься, и, сбрасывая остатки мирной лени, протягиваешь чуть хрипло:
- Мэл…
Имя – как мед. Ты слизываешь его с губ, оно вязкой тканью огибает твой язык. Нехотя подняться с кровати и так же нехотя отправиться в ванную. Обычно воскресенья вы проводите вместе, но сегодня у тебя дела, которые ты, черт побери, не можешь отменить. Экспрессия капель под душем как точка отсчета сегодняшнего дня. Пора бы уже выходить, если ты хочешь провести еще несколько минут со своим котенком. Он сидит там, возле камина – и на столе завтрак. Коварная усмешка быстро пробегает по твоему лицу, и ты делаешь вид, что собираешься уходить. Одеваешься. И словно случайно натыкаешься глазами на его взгляд. И от этого в чем-то обиженного, в чем-то уничтожающего выражения тебе смешно, и ты смеешься, и подлетаешь к нему. Усаживаешь своего яблочного мальчика к себе на колени, целуешь легонько в висок. Счастье закутывает тебя в теплый кокон, как ребенка по ночам в одеяло. Мурлыкаешь, утыкаясь носом ему в шею, и, честно сказать, тебя не волнует сейчас ничего: ни погода за окном, ни то, что вы собираетесь есть. Сейчас есть только Малькольм. Ты почти хрипишь в его чудесное ушко:
- Le bonheur m'envahit*
Умение болтать по-французски тебе всегда казалось пошлой ахиней, но сейчас ты доволен, что столько лет в детстве потратил на его изучение. Как-то ты что-то сказал, даже не задумываясь, а Малькольму понравилось. Да и ты любишь шептать ему всякие милые, нежные глупости, пускать на уроках воздушные поцелуи, хоть и есть шанс, что вас увидят. По утрам ты отправляешь ему письма со школьной совой, которые должны бы его вгонять в краску, но ты не знаешь, так ли это. Он сидит к тебе спиной в Большом зале. Единственная возможность осуществить твою извращенную фантазию – покормить твоего мальчика с рук – может осуществиться только так, сейчас. На столе яблочный джем, и это тебя почему-то не удивляет. Ты заставляешь Малькольма откинуться тебе на грудь, вновь шепчешь:
- Je t'aime mon ami**
Отрезаешь кусочек тоста, намазываешь джемом. Сумасбродная идея, навязчивое желание. Губы у Малькольма – нежные, теплые, и когда ты касаешься их кончиками пальцев, заставляя съесть тост, ты понимаешь, что он, маленький мальчик, он пленил тебя, он может спокойно вить из тебя веревки, как только сам захочет. И этот его фетиш с французским – только этому подтверждение.
- Tu sais la carte de mon coeur***
Ты двигаешь его немного, заставляя еще больше откинуться тебе на грудь, но не подозреваешь о том, что, о Мерлин, он может так ерзать, хотя, стоит заметить, некоторым частям твоего тела это очень даже нравится. И ты продолжаешь, уже по-английски:
- Бесенок.
Рычишь, прикусываешь тонкую кожицу у основания шеи, и тебе отчего-то кажется, что скоро у вас все закончится. И причина – известна. И из-за нее ты сегодня покинешь самого дорогого человека, поедешь в больницу. Прижимаешь его к себе, буквально насильно впихиваешь в него еще один тост. И смеешься, целуешь в уголок губ, отдавая ему частичку себя, чтобы он понял, как ты счастлив, как его любишь. Эти дни, что вы проводите вместе – каждый день тебе кажется, что ты рождаешься вновь. Отводишь прядку темных, яблочных волос ему за ухо и говоришь, вполне серьезно:
- Еще несколько подобных движений, и я съем тебя, а не тосты. Бесенок.
Словечко приелось. Смешно. Тебе смешно, и ты целуешь его: в веки, в щечки, в переносицу, словно ставя клеймо: он твой. Это ведь и есть так. Уже так. Всегда так.
*меня захватывает счастье
**я люблю тебя, мой друг
***ты знаешь карту моего сердца

[Малькольм]

Вы знаете, что такое счастье? Счастье влюбленного, когда опьянен без вина и думать можешь только об одном. Довелось ли вам испытать то удивительное чувство, которое месяц назад завладело Мэлом? Он был таким очаровательно-наивным и старательно пропускал всю «лишнюю» информацию, теперь же не мог прожить и дня, не получив украдкой поцелуя. Хотя бы поцелуя, как будто этого могло быть достаточно. Дэн сводил слизеринца с ума, одним движением губ вызывая дрожь возбуждения, раз за разом сбивая его на лекциях с мыслей о чарах и зельях. Невозможно слушать профессора, когда в голове яркими картинами вспыхивают полумрак Выручай-комнаты, одуряющий непостижимой нежностью шепот и блестящие колдовские глаза. Это определение неотрывно преследовало юношу — слишком очарован он был. Околдован этим до сих пор таинственным рейвом.

А субботы-воскресенья незаметно стали ключевыми. Какой сегодня день, Малькольм? Три дня до субботы. Или. Вчера было воскресенье. Возможность сбежать из спальни на всю ночь радовала больше всех прочих, а друзья уже отчаялись выяснить, кому же так повезло. Пока большинство склонялось к запретной любви с гриффиндоркой. Ха. Как будто с Дэном может сравниться какая-то гриффиндорка. Нелепое предположение.

Раньше Мальк не любил утро. Сам не знал, почему, но все равно не любил ужасно. Ходил бурчал, недоволен всем был по полчаса, как минимум. Даже если прекрасно высыпался, все равно находил повод высказать свое неодобрение. А теперь по воскресеньям как будильник какой заводился — Мэл распахивал глаза неизменно раньше Деннехи. И улыбался. Чуть щурясь и еще не желая расставаться со сновидением, но так тепло и солнечно, что мне, право слово, жаль, что вы этого не видите. Он смотрел на попавшее в его руки чудо, оставлял на служащем ему подушкой плече невесомый поцелуй и, сонно потягиваясь, сползал к камину пить чай. До того как проснется Марлон можно было успеть сходить в душ и заказать комнате завтрак. Не больше.

Как там у великих римлян? Или это были не римляне? Не важно. Имя — это знак. Имя это знак того, что он уже проснулся, и сейчас будет завтрак, поцелуи и все то, за что Малькольм так любил воскресенья. Вот только сегодня… Планы разрушены, как карточный домик, — ему нужно идти. Куда? Зачем? Почему обязательно в их воскресенье? Почему Дэн так часто отмалчивается, отвлекая его самым, признаю, приятным способом? И почему сейчас он молча одевается, как будто Бэддок вовсе не сидит здесь и не ждет, чтобы на него обратили внимание? Если б Деннехи позволил себе так и уйти, он бы узнал, насколько его любовник может быть мелочным, обидчивым и изобретательным на наказания. А что вы думали? Слизерин не дремлет.

Смеется, нет, вы только подумайте, обманул наивного маленького мальчика, а теперь еще и смеется! Возмущение выходит совсем уж наигранным, и Мэл покорно расслабляется в любимых руках. Хорошо. Все ерунда, когда тебя так обнимают и говорят-говорят-говорят по-французски. Марлон может даже рассказывать текст в стиле London is a capital of Great Britain, это не так уж и важно. Впрочем, к чему лукавство, je t'aime mon ami слушать всегда особенно приятно. Да и не нужно на языке любви говорить о чем-то кроме. Для этого есть родной английский.

К губам прикасаются кончики пальцев, и Мальк чуть поддается вперед, стремясь поймать, поцеловать, удержать еще хоть на пару секунд. Какие могут быть тосты, когда тебя кормят с рук, а мысли самовольно улетают в далекую от еды сторону. Бесенок, да, но он очень хочет и, может, у Дэна все же есть еще немного времени? Или оно появится после того, как Мэл обнимет его за шею и, прижавшись, прошепчет прямо в губы, замирая в дюйме от поцелуя:

— Съешь. Прошу.

Ну же, Деннехи, ты же не сможешь отказаться. Или… сможешь?

[конформист]

Проводки эмоций – точечно по телу. Превратиться в ощущение, стать искрой в потоке безудержного пламени. И сгорать, сгорать каждый раз, касаясь его ладоней, вдыхая яблочный аромат его волос, слизывая несуществующее вино, втекать вместо крови в его вены. Целовать его в висок, атмосферно взрываясь. Знаешь, ты пахнешь весной, и днем святого Валентина, и солнцем, мой принц, – запечатлеть эту фразу на его улыбке, на росчерках пера-ключицах. Не просто быть с ним, а быть им. Ты смотрел на него, и иногда тебе казалось, что на его губах растворялся рассвет, в его прическе потерялась радуга. Счастье, если оно и было заслуженным, то слишком много давало тебе, простому калеке судьбы, но думать о неправильности, ирреальности происходящего – не твоя прерогатива. Ты просто немного посмеиваешься ему в лицо, сцеловывая солнечные блики с его чуть трепещущих ресниц. Съесть его? Тебе бы хотелось. Иногда тебе снились странные сны, что вы с ним – одно тело, одно живое, такое живое, бьющееся сердце, одни мысли и одни действия, немного необычные; снилось, что вы птицы, летящие куда-то. Сны всегда были прекрасными, захватывающее ощущение высоты и радости, ты захлебывался, но потом, неизменно просыпался, потому что птица разбивалась. С того момента ты привык не верить снам. Хмуришься, но потом, поведя головой, выбрасываешь глупые мысли как можно дальше. Но только предстоящий поход в больницу все еще портит твои грезы.
- Вообще-то… У меня были другие планы. Другие дела. Прости, милый.
Настроение как-то резко упало. Что-то неуловимо искорежилось в воздухе; захотелось закричать: «Все изменилось». Ты хотел уйти отсюда, немедленно уйти, чтобы забыть, не думать, перестать быть. И все же. Ты держал в ладонях его тонкие запястья, и словно какая-то жидкая энергия тепла, уверенности перетекала в твое тело. Понимаешь, что нецелесообразно тратить свою и так короткую жизнь на мелкое потакание собственным проблемам. Если уж у тебя есть шанс, то ты должен посвятить его только тому, кто этот шанс и заслуживает. Ему. Кому же еще. Нужно обратить всю жизнь в сказку, тем более, что одна прекрасная принцесса сидит у тебя на коленках и только и ждет твоего нежного поцелуя. Томно, медленно, обводить языком уже чуть припухшие губы, чуть прикусывать, всасывать в себя его язык, извиняясь, извиняясь за каждый день, что он проведет без тебя, за каждое дело, которое ты не успеешь сделать. Немного устало, задушено поцеловать в висок и выдохнуть: «Прости, любимый». Отчего-то тебе кажется, что сейчас вы друг другу ближе, чем когда-либо были. Острая нужда в нем. Эгоист.
- Прости меня, - сперто, - прости, счастье мое, мой чудесный, яблочный мальчик. Я не в себе. Я болен… Маленьким амурчиком, который приходит ко мне по выходным и забывает отдать мне мою душу назад.
Сам не знаешь, почему постоянно лжешь, недоговариваешь. Наверное, хочешь окружить его только безграничными заботой и любовью, бесконечным, непрекращающимся счастьем. Проводишь языком дорожку от адамова яблока до точеного подбородка. Амур. Иррациональное желание – засыпать его валентинками. И ты опять смеешься, радостно, чуть слышно. Твой голос впервые звучит настолько ласково и спокойно, и это настолько необычно. Видимо, Малькольм менял тебя все это время, но за счастливые последние дни он сделал тебя совершенно иным.
- Мне ужасно тяжело оттого, что я должен уезжать в наши с тобой дни, что я должен… рушить наш мир.
Каждый раз, целуя его, ты забываешь, как нужно дышать, хотя ранее был уверен, что это просто бредни про то, что «не хватает воздуха». Видимо, с любимым человеком подобное происходит постоянно. Ты еще помнишь тот первый день, когда поцеловал его. Первый день твоей жизни.
Подушечками пальцев вырисовываешь контрасты нежности неординарными узорами на тыльной стороне его ладони, поцелуй становится каким-то отчаянным, словно конечным. Конец – это новое начало. Все изменилось. Ты умирал и воскресал тысячи раз, но на этот погибло все вокруг, кроме тебя и твоего яблочного мальчика, доверчиво прижимающегося, отдающегося. Мечтать об этом, ты и не смел, осознавать не пытался, пока это самое осознание быстротечности не шибануло тебя по голове оловянной ложкой.
Все изменилось.
Почему-то тебе не хочется заходить сегодня далеко, это кажется таким злым и чуждым. Тебе хочется просто держать его в объятьях, целовать, пока не придет время расстаться, пока ты не решишь уехать. Словно ты действительно знаешь, что через каких-то три часа тебе скажут, что жизни осталось всего на месяц-полтора.
Все изменилось.
Поцелуй. Нежно очертить пальцами лицо полубога.
Все изменилось.
Заглянуть в глаза – чувственно, влюблено, расплескивая нежность мириадами упавших звезд.
Все изменилось.
Задержать дыхание, входить в штопор на самолете – целоваться, целоваться до полной потери ориентации в пространстве.
Все…

[Малькольм]

This is the morning of our love
It's just the dawning of our love

Другие планы. Малькольм недовольно хмурится, но вовремя прикусывает губу, чтобы не разразиться пространной тирадой на тему таинственных планов. В ней было и пафосное «почему ты мне не доверяешь?!», и злое «а твой лучший друг, конечно, в курсе», и жалобное «что я делаю не так?». Нет, Мэл слишком ценил свое личное чудо, чтобы вот так вываливать на него это все. Ценил и всей душой надеялся, что Дэн расскажет ему свой страшный секрет раньше, чем у его мальчика сдадут нервы. Терпение слизеринца вещь весьма и весьма неоднозначная, особенно, когда дело касается доверия.

Марлон прикасается губами к виску, и Мальк на мгновение задыхается от той нежности, что сквозит в каждом жесте. Нельзя, даже думать всерьез о ссорах нельзя, в такие моменты это кажется просто кощунством. Другие планы? Нет проблем, видишь, я уже улыбаюсь и смотрю на тебя со всей нежностью, на которую способен. Ты главное возвращайся. Ко мне. Всегда. А уж со своими тараканами я как-нибудь разберусь. И словно в подтверждение своих мыслей Бэддок трется носом об острый подбородок, смешно щурясь и самому себе напоминая глупого мартовского кота. Не надо ни оправданий, ни извинений, ты главное улыбайся. Для меня.

Душу, Мерлин и Моргана, Дэн, скажи, зачем тебе душа? Ты же так небрежно с ней обращаешься. Не в пример сдуванию пылинок с моей. Так что лучше оставим все, как есть — моя у тебя, твоя у меня. Мы ведь постараемся не разбить их, правда? Ты же удержишь своего амура от ошибок. Видишь, я даже не спрашиваю. Я знаю. Один то уже давно натворил бы делов, Слизерин это, между прочим, диагноз. А тот, кого любишь ты, невероятно далек и от факультета, и от магии. Только волшебство. Одно на двоих. Keep the magic secret.

Малькольм мог бы сказать, что рушат мир не отъезды, а тайны. Что иногда страх — не вернется — как удар под дых. И приходится замирать на мгновение, убеждая пульс прийти в норму, и хвататься за счастливые воспоминания, а ведь только такие и есть! Он не знает, откуда вообще берутся эти мысли. Может из случайно пойманных взглядов рейва? Его пока звучащего как прощай? Или это просто обычные переживания не слишком уверенного в себе юноши? Жаль, не было ни зелий, ни заклинаний, которые могли бы помочь. Как всегда, никакого толку от этой магии в действительно важных вещах.

Но он не скажет. Мэл и не думает сейчас об этом, он же решил — нельзя. Лучше плавиться от прикосновений и медленно сходить с ума. Разумность, собранность… Какие там еще есть умные слова? Забудьте их, правда. Как Мальк каждый раз забывал, что нужно быть кем-то, скрывать что-то. Маски это прекрасно, на факультете змей без них не прожить, но как же приятно оставаться просто яблочным мальчиком. Без претензий и изысков. Бэддок иногда удивлялся, что рейв вообще в нем нашел. Хотя задай кто такой же вопрос ему, не смог бы ответить. Наверно потому что все так просто. Просто…

— Люблю. — Тихо-тихо, но зная, что он все равно услышит. Почувствует. — Люблю. — Скользить губами по шее и дышать его запахом. — Люблю. — Обнимать крепко-крепко, не желая никуда отпускать. Мечтая, чтобы эти минуты длились хоть маленькую, но вечность.

— Я ужасно не оригинален, правда? — Улыбнуться чуть неровно и заставить себя разжать цепкие объятья. Мэл и в пять лет понимал, что уцепившись за мамину юбку, не оставишь её дома, что уж говорить про пятнадцать. Так что пусть он идет уже и скорее возвращается. Это ведь не последнее их воскресенье. По крайней мере в этом Бэддок уверен точно.