[Малькольм]

Эпизод 12.

Персонажи: Малькольм Бэддок, 5 курс Слизерина. Марлон Деннехи, 5 курс Рейвенкло.
Время: март
Место: Больничное крыло
Рейтинг: PG

запись создана: 04.09.2011 в 23:18

@темы: Малькольм&Марлон, Малькольм&Марлон|Эпизоды

Comments

[Малькольм]

Противно. Мерзко. Тошнит от самого себя. Малькольм ведь всегда считал, что все эти факультетские распределения — чушь, что он ничуть не хуже белых и пушистых хаффлпаффцев или верных и преданных гриффиндорцев. А оказался бездарным набором клише, безвольной тряпкой, неспособной думать о ком-либо кроме себя. Хотел сбежать. Хотел почувствовать себя в безопасности. Что ж, теперь безопасней некуда. Все еще захлебываешься в страхе, но зато на этот раз не за себя и свое глупое сердце.
В первый день Бэддок устраивает драку. Регулус, черт бы его побрал, Уайт, гриффиндорец и хороший друг, искренне желающий помочь. Мерлин, лучше бы он не появлялся вовсе — Мэла трясет, и злость на себя так легко сменяется злостью на другого. А после вчерашнего ударить друга кажется парой пустяков. Тот слабее, привык полагаться на палочку, закинутую сейчас куда-то, но Мальк словно нарочно подставляется, и, падая на колени, выплевывает вместе с кровью жестокие, несправедливые слова. Кажется умножать боль входит у кого-то в привычку.
Помфри заставляет пить горькое вязкое зелье, застывающее комом в горле, и укоряюще советует прекращать подобные выходки. Малькольм трясет головой — это не важно, мадам, ничего не важно. Только скажите, как он? И пустите к нему, если можно.
На второй день Бэддок разносит собственную комнату. Белая стена в темно-синих подтеках от разбившейся стеклянной чернильницы. Книги, не дающие ни одного конкретного ответа, разбросаны по разным углам. Обзывать себя истеричкой и смотреть безразлично, как перо процарапывает тонкую кожу ладони. Просто Мэл впервые чувствует себя настолько потеряным. Просто он опять сидит в Больничном крыле, уткнувшись губами в холодные руки. И молит о прощении, и не может простить сам себя.
Помфри выгоняет его перед отбоем, обещая, что все будет хорошо. Такое случается, говорит она, нестабильное психическое состояние, ослабленный организм. Малькольм кивает и уходит в Подземелья. Он настолько устал, что всю ночь не может заснуть.
Третий день разбивается вместе с зеркалом в ванной комнате. Это Мэл никак не может избавиться от мысли, что Деннехи во всем происходящем виноват не меньше. Такое слишком хорошо знакомое перечисление всего, что рейв должен был сказать, что сделать, а о чем даже не думать никогда. И глупо, наверно, но от таких размышлений противно смотреть на себя. Мальчик-колокольчик, тонущий в своем одиночестве.
Помфри накладывает мазь на кровоточащие костяшки пальцев и предлагает остаться в Больничном крыле. Ей очень не хочется, чтобы мистер Бэддок упал назавтра с Астрономической башни. Но Малькольм знает, это случится скорее, если он останется. Так что он лишь берет зелье Сна без сновидений и снова просит — не говорите ему ничего, пожалуйста. Колдмедик провожает его внимательным взглядом и молча качает головой.
На четвертый день Марлон открывает глаза.

[конформист]

Иногда все получалось совсем не так, как ты хотел.
Иногда от твоих желаний не зависело вообще ничего.
Под веками мечутся какие-то смутные образы, они обволакивают, затягивают, будто в мерзкую паутину, не дают выбраться из этого кошмара. Мама, учебник по трансфигурации, Малькольм, много Малькольма, все смешивается в какой-то полубезумный бред, и, собственно, ты ведь не понимаешь, что все это – не наяву, что только в твоем сознании все так сложно. Однако, вполне возможно, что в реальности все еще куда сложнее. Проходит какое-то количество времени, сколько-то духов, воспоминаний сменяют друг друга в мозгу, сколько-то материнских улыбок освещают темноту, сколько-то страниц книги перелистывает невидимая рука, сколько-то раз Малькольм обнимает тебя, и через этот безумный промежуток времени ты открываешь глаза.
В реальности все было еще хуже. Там уже не за что прятаться, и поэтому вина гложет тебя, гложет. Как оказалось, это был приступ, ты потерял сознание, и да, ты чувствуешь в теле такую слабость, что малодушно хочется снова заснуть, и на этом даже настаивает Помфри, но столько вины, столько чертовой вины, сколько же глупости в этой болезни, сколько растраченного времени. Ты улизнул из больничного крыла, когда она отошла готовить Бодроперцовое зелье, еле доковыляв до двери – ноги все еще дрожали, - даже на долю секунды пожалел о таком своем решении, но быстро выкинул предательские, малозначимые мысли из головы.
Куда большее значение сейчас имел он.
Все вдруг стало так просто, мадам Поппи по полочкам разложила все аспекты твоей болезни, и вдруг совершенно неожиданно стало так просто воспринимать ту ношу, что раньше казалась непосильной. Хотелось рассмеяться, хоть и чуть истерично. Все эти глупые домыслы разрешились в один момент, и вот сейчас ты идешь, подпирая плечом стенку, идешь, чтобы, в конце концов, объясниться с Малькольмом. Простить его? Ты надеешься, что это ему хватит сил для твоего прощения.
Вообще ты смутно понимаешь, куда идешь. Но каким-то чудом надеешься не разорваться. Есть тайная легкая искорка-надежда, что он пойдет в уже практически вашу Выручай-комнату, но ты не даешь и ростку этого тленного цветка прорасти внутри. Есть возможность, что он в Большом зале, а ужин еще не окончен, вы можете встретиться там. Хотя куда большая возможность, что он сейчас в слизеринской гостиной, куда вход любому постороннему заказан, а в итоге придется ждать его до утра. Но пока выбор направления – дело десятое, ведь ты так и не покинул коридора, ведущего к Больничному крылу. И – изумление, когда видишь его в конце, его тень, которая загораживает проход, кажется тебе самым прекрасным, что ты когда-либо видел в жизни. На его руке перевязка, наверное, упал, и инстинктивно хочется обнять и зацеловать его, только чтобы больше ничего никогда не болело, а что болит – зажило.
И если это моральная пропасть между вами – тоже.
Ты медленно ковыляешь вперед, все также придерживаясь за стенку, но не можешь сдержать глупую улыбку, а внутри тебя смывает такая чертова волна нежности, что на минуту кажется, что ты не сможешь сдержать чувств, и твои руки, твои губы, они уже не будут тебе подчиняться.
Но ты берешь себя в руки. Просто на всякий случай.
- Малькольм? – легкое прикосновение самыми кончиками пальцев к его щеке. Так чертовски знакомо, так привычно, и ласково, и заплакать хочется от накативших воспоминаний. А в воздухе повисла тишина, и сколько времени прошло? Ты уже перестал считать. Просто, когда молчание стало невыносимо, ты сказал:
- Прости меня.

[Малькольм]

I'm worse at what I do best
And for this gift I feel blessed
Our little group has always been
And always will until the end

Единственное, чего хочется сейчас — сбежать. Шагнуть назад, качая головой, развернуться и скрыться в коридорах. И потеряться в них до утра, вновь раздражая своим наглым присутствием портреты и наплевав на вероятность наткнуться на патруль. Чтобы, убедив себя в правильности происходящего, убить малейшее желание выяснять что-либо. Зачем? Ему и без того есть чем заняться.
Но остается на месте. Он просто не может, понимаете. Марлон улыбается так будто все в порядке, будто его окружают радуги, по которым скачут чертовы единороги. Нет никаких радуг, Деннехи, слышишь, нет. Здесь только Мэл, от одного вида которого должен издохнуть в муках любой энтузиазм.
А прикосновение вызывает дрожь, и хочется сломать что-нибудь, чтобы не сломаться.
— Я ведь не смогу так больше, Марлон, — Глухо, без эмоций — констатация факта, не больше. На лице словно вмерзшая под кожу маска, что брызнет осколками от одного неверного слова. — "Мне надо идти, Малькольм. Не бери в голову, Малькольм. Все в порядке, Малькольм." — Он даже не осознавал, насколько его задевали эти вечные исчезновения, это нежелание объяснять и увиливание от ответов. Безусловное доверие не самая развитая способность у студентов Слизерина.
— Кажется – еще одна фраза в таком духе, и мне останется только пойти и выебать этого гриффиндорского блондинчика. А потом сдохнуть от отвращение к себе.
Бэддок знает, что его несет, он видит, что бьет по больному, но не может — не хочет остановиться. Простить его. Да причем здесь прощение, если отказаться от Деннехи можно только отказавшись от себя, от целой вселенной, которая заменяет этот никому ненужный "реальный" мир. Мэл знает, что слаб, зависим всем своим существом, и это пугает до чертиков — оказаться одному в своей зависимости. Вдруг однажды слишком прекрасный Марлон поцелует на прощание и просто забудет вернуться? Малькольм никак не может этого допустить.
— Я трусливое эгоцентричное ничтожество, а ты просишь у меня прощения, — И не вынести взгляда — опустить глаза, а после и вовсе отвернуться к стене, уткнувшись лбом в шершавый холодный камень.
Стыдно, больно и все еще хочется сбежать. Только куда от него сбежишь? А от себя?

[конформист]

А что тебе еще делать? Неужели в момент знакомства нужно было сразу признаться? «Привет, я Марлон, я влюблен в тебя уже года два. Ну и да, через пару месяцев я умру, давай встречаться». Три ха-ха. Тем более это противно переваривать сейчас, когда все наконец более-менее устаканилось. Ты ежишься, и сейчас Марлон кажется еще более колючим, щетинистым зверенышем, чем был до. Услужливо обрываешь предложение, чтобы не завершать все это даже в своей голове. Ведь слишком свежи воспоминания о том, каким упоительно нежным он может быть, когда прижимаешь его к себе, как он похож на брыкающегося пони, когда прижимаешь его стене, каким невероятно твоим он был (есть? будет ли еще когда-то?). И так хочется проверить, просто поцеловав его яблочные губы, но ты морщишься, как от неловкого удара. Прямо в цель. Тебе всегда казалось, что уж с тобой-то Малькольм не покажет своей язвительной, хамоватой грубости, но как же ты ошибся. Черт, Мальк, ну что же ты такой. Может, будь обстоятельства чуть другими, ты бы повелся, но нет сил на злость. Ольше всего хочется упасть спать, обнимая его, конечно. Без него ничего не хочется.
И ты выдыхаешь – намеренно долго, ведь одного истерика из вас двоих уже достаточно. Впрочем, как оказалось, держать все в себе тоже политика не лучшая. Отойти на полшага назад, потому что просто не_можешь его касаться, это слишком. Ты ведь знаешь, что это ты повел себя неправильно и сейчас инстинктивно пытаешься оправдаться – жалкими влюбленными взглядами, прерывистым дыханием от ощущения его рядом, - но как назло не можешь бороться с этим новым малькольмовым увлечением, слишком болезненно воспринимается даже намек на то, что он будет с кем-то другим. Его ореховые глаза и медовое имя, полностью твой яблочный мальчик, и как он этого не понимает?
- Я серьезно болен, Малькольм. Ну, у магглов исход был бы летальным, - усмешка. Не грустная, чуть злая. – Впрочем, как оказалось, при должном уходе мне вполне светит еще пара десятков лет. – Молчание, но ведь ты говорил нараспев, словно заикающийся, только бы не сбиться, только бы тон оставался ровным и уверенным, хотя кто сказал, что ты уверен в своей правоте? – Все еще уверен, что тебе это знать нужно было? – И злость таки протянулась тонкой струйкой, но тут уже ничего не сделать. Ты ведь тоже не железный, так, пластилиновая кукла, иначе почему ноги подкашиваются? Ты падаешь на первую попавшуюся стену, благо, не на пол, к нему в ноги. Ты и так на нем слишком зациклен, а нужно быть готовым к тому, что это чертово совершенство может разбить тебе сердце в любую минуту.
Прикрываешь глаза. Зелья – каток – Выручай-комната – теплицы. Везде много-много Малькольма, и сердце нервной дрожью отзывается на эти воспоминания, и ты просто не можешь вынести этой прохладной близости, будто вы по разный стороны зеркала. И поэтому, чтобы просто разбить бездушную стекляшку на тысячи мельчайших осколков, ты резко поднимаешь взгляд. Мой-мой-мой. Сейчас как никогда хочется прижать Малькольма к себе, и ты тянешь его на себе ослабевшими руками, чуть съезжая вниз по стене, зарыться носом в его волосы. Яблочный. Самый лучший, и почему этот змееныш так сильно запал в сердце, что все ваши моменты – это лучшее, что случалось в твоей жизни? Даже когда ты был влюблен в него безответно. Даже когда он в библиотеке целовал не тебя. И тем более когда Малькольм-любимый-сотни нежных поцелуев.
Поцеловать его в висок, сдерживая внутри всю эту горечь собственной ошибки, но у тебя не было ни сил, ни права сожалеть. Сам виноват. Слишком сильно и слишком неправильно любил. Любишь.
И восторженно-тихо, не выдержав, будто в первый раз: «Я люблю тебя». Ты невнятно коротко прошептал это, но он ведь понял? Хотя бы невербально.

[Малькольм]

— Такой дурак, Марлон, ты такой дурак, — Малькольм косится на измученного рейва с чуть заметной неверящей улыбкой. То, что мгновения назад казалось непреодолимым препятствием, тает от звука негромкого голоса. Всё так просто? Нет, летальный исход звучит достаточно серьезно и безусловно угрожающе, но, честное слово, в этом сумасшедшем доме куда больше вероятность нарваться на Пожирателя в Большом зале. К тому же, уж он то теперь проконтролирует, чтобы больной получил весь возможный уход, даже не сомневайтесь. Да и нельзя же и вправду поверить, что с Деннехи может что-то случится, это же нелепость.
Дэн, вот же он, пусть шатающийся от усталости, но живой и такой невероятно спокойный. И терпит ведь до сих пор его отталкивающее присутствие, его готовность ранить в ответ на любое неверное слово. Бэддок бы изначально предпочел обойти себя за милю, а сейчас и вовсе жутко хочется дать себе затрещину. За то, что не умеет с людьми, позволяет себе реакции в стиле чертовых горок, не думает ни о ком и ни о чем. Никогда. Эгоцентризм мил в десять лет, но никак не в пятнадцать.
— "Мальчика-колокольчика" из-за этого мне устроил? К похоронам готовился? — Удивительно, насколько быстро все встает на свои места: исчезновения, случайные фразы, безумие дня всех влюбленных, — А я все думал, когда же я тебе окончательно надоем, и ты снова отошлешь меня прочь.
Мерлин и Моргана, да заткнись ты уже! Хватит этой позы оскорбленной невинности вперемешку с использованной самым наглым образом ромашкой. Можно найти уже в себе силы поверить — тебя любят. Да, даже такого резкого и истеричного, даже после всего, что успел наговорить и наделать. Так отпусти наконец свою детскую обиду и хоть раз в жизни — ради разнообразия — подумай, что чувствует человек рядом с тобой.
А от одного взгляда на человека рядом хотелось срочно прилевитировать его себе на руки и куда-нибудь уложить. Разумнее было бы вернуть Марлона в Больничное крыло, но там будет Помфри, там слишком много лишних людей, так что у разумности нет никаких шансов. Особенно, когда так целуют в висок. Мэл вздыхает рвано, чувствуя, что отпускает, что всё напряжение и все страхи теряют силу от одного чуть слышного "я люблю тебя".
Проклятье, Марлон, Малькольм так отчаянно скучал.
— Как же ты все это пережил, хороший мой. Один совсем. Ты прости меня, ладно?
Подушечками пальцев невесомо скользить по лицу, словно не в силах поверить, что вот оно, твое, можно забирать, нужно, словно одних взглядов слишком мало, не вместить ими всё, как бы ни хотелось. И искусанными обветренными губами прикасаться так, будто не было этого месяца, ничего не было до этой минуты, кроме солнечных зайчиков, не ясно как появившихся в спальне одного мрачного слизеринца.
Ты мой, солнечный, и, пока это хоть сколько-нибудь зависит от меня, ты будешь моим.