яблочный мальчик
Эпизод 2. Рождество.
Персонажи: Малькольм Бэддок, 5 курс Слизерина. Марлон Деннехи, 5 курс Рейвенкло.
Время: 25 декабря, после праздничного ужина. Рождество.
Место: коридоры Хогвартса, Выручай-комната.
Рейтинг: R
Статус: закончен
Предупреждение: слэш.
-
-
27.08.2009 в 22:13To save me from tears
I'll give it to someone special
Мэл не знал, зачем все это затеял и что стукнуло ему в голову. Ему будет приятно. Вот и все логические выкладки. Ему будет приятно, а Бэддок обожал видеть симпатичных людей счастливыми. Подарок на Рождество — это же такая малость… Нужно всего лишь вовремя вспомнить о до сих пор непристроенном магическом плеере с подборкой самых лучших и самых любимых песен, испробованном лишь единожды. Сами посудите, зачем юноше два практически идентичных плеера? Не за чем. А рейву может пригодиться. Если же сам аппарат ему будет нафиг не нужен, пусть музыку слушает, просвещается, так сказать.
Полный подобных благих намерений, Мальк изредка косился на подарочную упаковку. Это все очень смешно, но она была зеленая… В яблоко… Вот так вот, да. Он уже говорил, что яблоки его преследуют? Причем, большую часть времени помимо его воли. Можно было бы, конечно, обратиться к старшекурсникам, чтобы те поколдовали и превратили коробок во что-то более нейтральное, но… Но. До сих пор откровенно прохладное отношение к магии не позволяло прибегать к ней в таких вот мелочах. Пусть лучше яблоки…
Праздничный ужин, если честно, не впечатлял. Если бы не очаровательная приятельница с Хаффлпаффа, сидевшая рядом, Бэддок бы совсем заскучал. Дома родители обычно устраивали на Рождество что-нибудь грандиозное. Точнее, не дома, конечно. Так получалось, что почти каждый год они проводили этот праздник на каких-нибудь светских вечеринках или тому подобных сборищах, но было все равно увлекательнее… И это первое Рождество Мэла в Хогвартсе. Просто так получилось. Просто домой не хотелось никак, что от слова совсем. И в то время, как и Лиска, и кузина, и даже Фанни отмечали этот праздник вместе с семьей, Мальк сидел за столом Большого зала в компании профессоров и немногих оставшихся в замке учеников. Непривычно. И печально. Самую малость, но все же.
Заболтавшись с хаффлпаффкой, Мальк чуть не пропустил момент ухода Марлона из зала. Не может он одновременно смотреть на юное блондинистое создание и на другой конец стола, что уж тут поделаешь. Хорошо еще мисс вовремя замолкла, так что Мэл успел краем глаза заметить закрывающуюся за рейвом дверь. Мысленно чертыхнувшись, юноша поспешно попрощался с приятельницей, извинившись за столь скорый уход, и, подхватив коробочку, поспешил за Дэном. Только пробежек по замку ему сейчас не хватало… К счастью, далеко уйти Марлон не успел, и уже через пару мгновений в коридоре раздалось чуть запыхавшееся:
— Дэн! Погоди… — Поняв, что его услышали, слизеринец перешел на спокойный шаг. Мне кажется, или шаг становился с каждой секундой все более спокойным? Да нет, так и есть. Почему-то идея поделиться с мало знакомым, по сути, парнем любимой музыкой начинала казаться все более идиотской. Может, он, вообще, музыку не любит. Или слушает только магическую. А тут он со своими подарками… Но поворачивать назад было уже поздно. А раз так… — Привет. Я тут… В общем… Вот. С Рождеством тебя.
Неуверенно улыбнувшись, словно прося извинения за эту несусветную глупость, Малькольм взъерошил волосы и уставился на Деннехи из-под падающей на глаза челки: «Открой. Посмотри. И скажи, что тебе нравится хоть одна песня из вложенного внутрь списка в полсотни пунктов. Ты же должен был хоть что-нибудь из этого слышать.»
-
-
28.08.2009 в 21:21Бессилие свинцовой ношей сковывает руки, небольшие судороги. Все же немного собственник и эгоцентрик, в особенности по отношению к одному конкретному слизеринцу, особенно в подобных ситуациях. Сейчас ты очень близок к тому, чтобы совершить насилие, причем по отношению к женщине. Тебя обрадовало, что Малькольм остался в Хогвартсе на каникулы, но сейчас ты малодушно хочешь, чтобы он вернулся домой. Вернулся домой, к семье. И наконец прекратил пялиться на эту стерву из Хаффлпаффа, ты еле сдерживаешься, чтобы не назвать ее еще как-нибудь погрубее. Нет девушки? Ну что ж, видимо некоторые представительницы слабого пола решили это исправить. Слабый пол – полная чушь. Женщины коварнее, быстрее, больше привыкли играть людьми, а позже выкидывать как ненужных кукол без лиц. Ты же был коллекционером этих калек, или же думал так. Может, это ты был очередным экспонатом под стеклом. Ненужным, незначащим, молчащим. Ты не имел права на эту ревность, нельзя. Он – не твой. Хотя сразу бы стало легче, словно крылья бабочек по губам, или же щеки утопают в одуванчиках, если бы вдруг Санта-Клаус подарил тебе Малькольма на Рождество. Желательно перевязав светло-зелененькой ленточкой и с яблоком в зубах. Наши глупые мечты, очередные пустышки, сосуды, которым не суждено наполниться. Неправильные, фальшивые ноты в партитуре, привычной для игры на скрипке, или флейте, что ближе. Намного, в сердце, изжевывает цветную бумагу и кидает в соседнюю урну, которая по ошибке оказывается твоей головой. Мысли, как плохо пережеванные кусочки суфле. Глотать больно, но нужно. И внезапно понимаешь, что ничего уже давно не ешь, просто сжимаешь в руке салфетку. Больно? Не то слово. Адски, невыносимо, взрывная смесь, мегатонна чистой энергии. Чистой ярости.
Forget what you can't play
Hasten to drown into beautiful eyes
Walk within my poetry, this dying music
- My loveletter to… ©
Друг замечает, нервно гладит тебя по руке. И шепот, издалека, чужой, и ты не понимаешь, как мог столь долго общаться с этим человеком. «Не раздражайся, вечером я тебя утешу… тактильно». Нервное осознание того, что этот человек вгрызся тебе в душу, что-то там растоптал, сел сам, ты принял, согрел. Улыбались вместе, любили, шутили. Маленькие лучики света на его лице, и твои пальцы, путающиеся в давно не чесаных волосах. Давно – любовно спрятано, хранимо. Теперь разрушилось, пало карточным домиком в липкую жижу похоти. В отвращении отдергиваешь руку, отворачиваешься, но вновь натыкаешься взглядом на ту хаффлпаффку. Омерзение. Презрение. Боль. Словно тысячи иголок в сердце, потеряться среди воска свечей, только поэтому и выжить. Задерживаешь дыхание, пытаешься остыть. Вообще ты в последнее время слишком вспыльчив, резок, для тебя несвойственно, словно вдруг Британские Острова перенеслись в Южное полушарие. Ударом под дых – осознание нечеловеческой, больной зависимости, это уже не просто влюбленность, это постоянная нужна касаться, слышать, видеть. Пять чувств напряжены до предела, струна рвется, и когда-то оглушительным «до» станет каждая твоя черточка. А сейчас ты встаешь и рывком убегаешь из зала. Потому что терпеть - больше нет сил. Коридоры – подделка на спасение, ты так любишь их тишину, шорохи за доспехами – тайком целующиеся парочки. Красивая сказка, успокаивает, но не сразу. Несешься, пока не слышишь его голос. Оборачиваешься, ждешь, когда он подойдет. Твой яблочный мальчик. Сердце как-то сразу замедляет свой темп в ритме тарантеллы, наполняется приятной сладковатой тяжестью. Любимый. Простое слово, но выражает все, что только можно ощутить. Палитра чувств. И ты макаешь в каждый свою кисточку, свою душу. Ведь в каждом цвете растворен он, но все равно сердце принимает зеленоватою расцветку. И ты уверен, что если однажды поранишься, то кровь запылает на полу слизеринскими цветами.
Он тут. Зачем?
It’s already composed, played and told
Every thought the music I write
Everything a wish for the night ©
Он принес тебе подарок. Тебе. Сознание как-то резко отключатся, мозг отказывается воспринимать происходящее. Никакой реакции, ты слишком растерян. Слишком растроган, слишком утонул в своих ощущениях. Впервые перебор, странно, непонятно, теряешься. А ты ведь тоже приготовил ему подарок – мундштук для флейты, зачарованный так, чтобы мог сам вычищать ее, все эти «дырки», ты же не знаешь, как они точно называются. И хоть Малькольм и не любит магию, ты был уверен, что ему понравится. Хотел верить, обманывать себя, точно так же, как лгал, шепча в воздух перед сном, притворяясь, что никто не слышит: «Я ему нравлюсь, я смогу ему понравиться… когда-нибудь, нужно постараться, нужно постараться…». И ты старался. Когда он достал подарок, в ту секунду ты еле сдержался. Чтобы не засмеяться, не впасть в истерику прямо тут, хотя события сегодняшнего дня были отличными предпосылками к этому. Что-то тихое, теплое. На двоих. Как вечера под чуть колючим пледом и чашка горячего шоколада. Упаковки ваших подарков абсолютно идентичны. Зеленые, с яблочным рисунком. Ты неловко берешь коробочку, чуть не роняешь, а потом несколько минут просто смотришь в пространство. Мундштук греет сердце, ты носишь его в нагрудном кармане рубашки, под мантией. Открывать подарки сразу? Неприлично, так мама говорила. Но как можно отказать, когда смотрят так… выжидающе? Ты неловко, по возможности аккуратно, распаковываешь подарок, чтобы сохранить упаковку, которой касались его пальцы. Чтобы гладить ее, создавая некое подобие интимных прикосновений. Любить ее, заменяя неодушевленным своего волшебного яблочного мальчика. Тебе чертовски приятно, что он тебя поздравил, что ты просто стоишь истуканом, и первое время не можешь понять, что у тебя в руках. Магический плеер, который тебе подарил Малькольм? Ты полюбишь музыку, будешь засыпать, обнимая этот плеер, слушая эти песни. Потому что любишь.
Наугад включаешь первую попавшуюся песню, просто чтоб сделать приятно своему мальчику. Уютную тишину между вами заполняет теплый женский голос, глубокий, захватывающий: «Двести двадцать два дня света, Так сильно будут нужны для одной лишь ночи. Момент выступления поэта будет длиться, Пока не останется, о чем еще сказать...». Знакомо, так знакомо. Та финская группа, что пронеслась ураганом по маггловскому миру в этом году. Ты не очень любишь музыку, предпочитая трепетание тишины над окном в пол, но здесь что-то кажется таким знакомым. Ты запомнил имя солистки, но не название группы. И ты выпаливаешь его быстро-быстро, отключаешь плеер.
- Тарья.
Died for the beauty the one in the garden
Created a kingdom, reached for the wisdom
Failed in becoming a god ©
Краснеешь, потому что страшно. Молчишь, потому что не знаешь, как начать. Расстегиваешь верхние пуговицы мантии, словно вырываясь из паутины, а паучиха сзади что-то кричит, но ты не обращаешь внимания. Выуживаешь подарок, краснеешь под пристальным взглядом Малькольма, еще бы, какая упаковка, и где же ты ее взял? Протягиваешь, чуть прикасаешься к его ладошке, потому что так счастлив, что не знаешь, как это выразить. Улыбаешься, поднимаешь уголки губ, и глазами, даришь солнце, словно пытаешься согреть. Да и надо, в коридоре ужасно холодно. И ты неосознанно накрываешь его ладошку своей рукой, теплее, еще. И нежность давит изнутри на виски, и ты готов кричать от сумасшедшего восторга. И в правду, ведь весь мир мог сойти с ума – он сам подошел к тебе. Разрывает и набрасывает ошметки болезней на стену. Опять не уснешь, поэтому только и шепчешь:
- Тебе. С рождеством, Малькольм.
Его имя – как сладкий яблочный джем, никогда не замечали?
-
-
29.08.2009 в 13:53Раздавшийся в тишине коридоров голос Тарьи был просто волшебным. Да это, по мнению Мэла, и есть настоящее волшебство: не странные пасы палочкой и не зелья в котлах Средневековья, а вот такая музыка. Завораживающая. Магическая. Любимая. И ни одно заклинание никогда не сравнится с ней по силе, хоть ты того сложнее придумывай формулы. Просто потому что чудо. А уж на Рождество…
Заслушавшись, Бэддок не сразу осознал, что рейв назвал исполнительницу по имени. Знает? Значит, слышал. И запомнил. А раз так, обязательно послушает, главное, не забыть потом подойти и спросить о впечатлениях. Слизеринцу было очень любопытно как Марлону понравятся скинутые на плеер песни. Сам-то Мальк был от них в полном восторге, но вкусы такое дело… Впрочем, судя по виду Деннехи, ему сейчас понравится все, что угодно. Неужели так с презентом угадал? Или что? Не сумев сразу найти ответов, юноша привычно отложил вопросы на потом. Да-да, "я подумаю об этом завтра", как же иначе.
Подарок? Ему? Такое развитие событий Мэл почему-то совсем не предусмотрел. Казалось бы вполне логично получить ответный, но… Это стало такой неожиданностью. Такой безумно приятной неожиданностью. Больше, чем дарить подарки, он любил только их получать, — несколько эгоистично, конечно, но что поделаешь, — и всякий раз у Малька так по-детски загорались глаза и улыбка, открытая, искренняя улыбка. Наверно, пятилетний малыш, получая от Санты желанную игрушку, выглядит примерно так же. Казалось бы, слизеринец-пятикурсник должен походить на ребенка в последнюю очередь, но чего только в жизни не бывает…
Несколько нетерпеливо и в то же время по возможности осторожно разорвав обертку, — надо же, тоже зеленая — Бэддок буквально застыл на месте. Мундштук. Нет, вы, кажется, не поняли. Мундштук для флейты. Для его главной слабости. Сколько он болеет этим? Лет пять? Нет, вру, уже семь. Семь лет занятий, репетиций, игры для себя-любимого. Мэл почти никогда не играл кому-то. Даже Лиска удостоилась этой чести лишь единожды. Слишком личное. Слишком.
— О, боги… — На выдохе. А он и не заметил, когда успел затаить дыхание. Пальцы нежно скользили по идеальному материалу, глаза не могли оторваться от маленького чуда. А как еще назвать такой подарок? Только чудом, не иначе. — Дэн, это… — Поднять на парня сияющие глаза и, наплюнув на сдержанность, которая рядом с этим человек почему-то всякий раз машет ручкой, порывисто обнять. Ребята ведь обнимают друг друга, правда? После выигранного матча, там, или поздравляя с чем-то. Вот и Мальк… тоже. Ему просто не хватило слов. Вот и все. И мелькнувшее нежелание отпускать, значит, только то, что он замерз. А рядом с Марлоном тепло. И уютно. Черт. — Это волшебно. Правда. С меня пара мелодий. А откуда ты знаешь, что я играю на флейте? Впрочем, неважно… Может, пойдем… Куда-нибудь. А то праздник вроде как, а одному скучно… Если у тебя нет других планов, конечно.
Бэддок уже сложил подарочную упаковку во внутренний карман мантии и теперь выжидающе смотрел на Дэна. Мундштук слизеринец держал в руках и в ближайшее время, судя по всему, расставаться с ним не собирался.
-
-
30.08.2009 в 09:49For the child forever gone
The music flows, because it longs
For the heart I once had ©
Вспышки разрядами тока по нервам, взрываясь, сжимаясь и издавая предсмертный хрип. И крики проваливаются в безмолвие, потому что в тепле, ощутимом, безыскусно-бездарном, но стойком, почти отвердевшем. И надежном. И это тепло растворяется, словно соль в воде, изменяя ее вкус и цвет. Ты смотришь в его сияющие глаза, обрываешь случайные мысли, наслаждаешься секундами его жизни, только для тебя, сейчас. Или позже – навсегда. Стоять вот так, рядом с ним, будто ненароком касаться кончиками пальцев, это тот подарок на рождество, ради которого ты почти готов выпрыгнуть из окна, если потребуется. И немного, еще немного, подойти и уткнуться носом в его макушку, но ты стоишь на месте. Он такой хрупкий, маленький, в сравнении с тобой, похожий на снежинку, хрустальную, и не тающую. И которую ничего вокруг и не волнует, только собственное осознание реальности. Ты уверен, что если эта снежинка упадет тебе на язык, ты почувствуешь острый привкус яблок, но никому и никогда не стоит доверять своих тайн, особенно настолько интимных, личных. Ему явно понравилось, и звезды осколками забивают пустое сердце. Оно стало горячее после того случая на катке, бьется чаще и резче, не так, как раньше, заметили? И по артериям больше не стекает кофе.
Малькольм столь рад, что перестает понимать, что происходит, иначе, зачем бы ему пытаться обнять тебя? Ты что-то резко выдыхаешь сквозь зубы, сам не понимаешь, что именно, но надеешься, что это не признание в любви, или, если так, то, что Малькольм этого не услышал. Первую секунду ты просто столь изумлен, что не знаешь, как реагировать, просто смотришь в пространство, ждешь, что сейчас он хлопнет тебя по плечу и отстранится, видя только друга. Наивен до дрожи. Но тебе и не хочется его разубеждать. Маленькая вечность, поделенная на двоих в этом пустом коридоре, а не деле лишь два импульса, устремленные от мозга к внутренним органам. Научись видеть души людей, осознавать, что скрыто за темно-коричневой радужкой. Кладешь руки ему на лопатки, чуть-чуть касаясь пальцами, выводишь круги, задумчиво вдыхаешь аромат его волос – яблочный – и поэтому теряешь нить, что связывает тебя с реальностью, неосознанно скользишь ладонями вниз по его спине. Ниже, еще ниже. Молнией в дерево – мыли. Нельзя. Остановись, что ты делаешь, прекрати. Для него ты – просто друг, даже, скорее, просто приятель. И не больше. Обнять за талию, прижать ближе, нежно, как можно нежнее, неловко отойти от него, почти боясь, пряча взгляд. Краснеешь, смотришь в пол, пытаешься выровнять дыхание. Выдержка? Сила воли? Надежность? Пошли ко всем чертям, если же они вообще хоть когда-либо существовали. Сердце словно в клетке, и будто нечаянно провалилось в грудную клетку, и сейчас может вылететь счастливым мотыльком сзади, а останется только пустая оболочка. Тебе немного стыдно, ведь получилось так, словно ты оттолкнул Малькольма, поэтому ты берешь его за руку, переплетаешь пальцы, но не решаешься смотреть в глаза. Говоришь, шепчешь, словно не хочешь, чтобы он тебя услышал, но это просто фальшь, твой шепот эхом носится не только у тебя в голове, но и улетает к потолку, но срывается вниз, троекратно увеличиваясь:
- Ммм… Нет, я, не занят, нет, конечно. Ааа… Пойдем в Выручай-комнату? Сейчас поздно и холодно для прогулок на воздухе, пойдем лучше туда.
Притягиваешь его к себе, подавляешь дрожь в теле. Глаза – они отражают состояние души, твои мечты и тайные страхи, надежды, отражают то, что внутри, два маленьких зеркала. Улыбка может показать, насколько ты счастлив и рад, сколько радуги вдохнул сегодня. Губы ведь вообще могут показать, рассказать все самое сокровенное, то, что никогда не выходит за пределы маленькой каморки души, но только если по твоей воле. Карамельная лень, немного сырости из-за туманов, небольшой настил на глаза. Не обращайте внимания. В любом случае, все это может соврать. И поза, и взгляды. А дрожь, дрожь выдаст тебя, и ты не сможешь скрыть своих самых потаенных желаний, а именно желания касаться Малькольма, обнимать, ласкать, любить. Мысль, что кто-то еще может быть рядом с ним столь острая, что самый заточенный нож кажется просто детской игрушкой. Не отпускай, прижми, просто не дай отойти. Он такой красивый, такой легкий, а ты кажешься ему, наверное, громадиной, неповоротливой и слишком нереальной. Идем, идем, идем же – ты думаешь, что говоришь вслух, но твой яблочный мальчик ведь не умеет читать чужие мысли, и, наверное, такой чудак в его понимании. Хотя ты-то знаешь все о нем, и это дарит тебе кусочек сердца, кусочек его сердца, и ты пьянеешь от одной только мысли, что можешь хоть что-то для него значить. Ведь простым людям не дарят подарки на рождество, правда?
Дыхание, оно такой горячее, еще теплее его огненной руки в твоей. Вы идете рядом, так, что иногда твое бедро касается краешка его мантии, и тогда тебе столь сильно хочется остановиться, прижать его к стене, зацеловать до умопомрачения, до полного отсутствия воздуха, до истощения мозга кислородом, и чтобы нельзя было потом говорить, только молчать, и глазами передавать друг другу всю нежность – любимый. И если бы твое сердце могло выбирать себе пристанище, ты бы отдал его Малькольму, его тело стало бы домом для тебя. Одно тело – на двоих, вот о чем ты мечтаешь. Ты ведешь его по лестнице так аккуратно, словно он твоя барышня, хоть и тяжело подниматься на восьмой этаж. Варнава Вздрючный сегодня не учит троллей балетным па, он просто лупит их. А тролли пытаются убежать с гобелена, скрыться. Так же как и ты, но у вас ничего не получается, и ваши немного грустные взгляды так похожи, что тебе требуются огромные усилия, чтобы не засмеяться в голос. Расцепляешь руки, поворачиваешься к Малькольму, кивая на стену:
- Нужно пройти три раза мимо и загадать, чтобы ты хотел увидеть. Попробуй, ты сможешь. Я уверен.
И чтобы вся эта нежность, что пронизала каждое твое слово, не вырвалась наружу, или же не стала слишком явной, чтобы Малькольм ее не понял, ты подмигиваешь.
-
-
31.08.2009 в 00:59А молчание не казалось ни натянутым, ни напряженным. И появившаяся мысль о тепле и уюте, как назло, никуда не хотела уходить. Здравый смысл где-то в голове чуть ли не в истерике бился, пытаясь убедить своего хозяина, что так не должно быть, что это не есть хорошо. Но, черт возьми, как же все было правильно. Пусть странно, противоестественно, еще Мерлин-знает-как, но правильно же! Осталось только понять, как удержать это ощущение. Оно ведь стоит того, правда?
Остановившись у стены, Мэл бросил на рейва недоуменный взгляд. И где, позвольте узнать, обещанная комната? И что ему нужно загадывать? Тот факт, что он находится в школе магии и комнаты здесь могут возникать по желанию учеников, дошел до Малькольма на десятой секунде. Ты сможешь… Легко ему говорить, а слизеринец, между прочим, ни в одном месте не дизайнер. Ладно, бы еще сесть, подумать, каталоги какие полистать, но не так же… Р-раз, и вот вам, пожалуйста, готовая комната. Да еще и такая, чтобы в ней комфортно было.
Но не станешь же лепетать все это под внимательным взглядом светло-зеленых глаз, Бэддок и так чувствовал себя достаточно необычно рядом с Дэном. Марлон до сих пор казался ему безумно загадочным, а от того, еще более интересным. Редкие разговоры на переменах не помогали юноше ни на йоту приблизиться к чему-то тщательно скрытому, чему-то, что — Мэл был уверен! — касалось и его тоже. Быть может, этот вечер даст хоть какие-то ответы? Или — и это более вероятно — добавит вопросов.
Неуверенно покачав головой, Малькольм начал этот странный ритуал с трехкратным прохождением мимо стены. В голове мелькали мысли о камине, мягких подушках и любимой флейте. Затягивать с исполнением обещанных мелодий не хотелось, а Рождество как нельзя кстати подходило для такой музыки. Кто знает, может, Выручай-комната хоть на что-то сгодится и предоставит ему необходимый инструмент заодно с нотами. А еще обжигающе горячий чай в большой кружке. И пироженое со взбитыми сливками. Да, Мэл быстро сориентировался в ситуации… Кто знает, что еще нажелал бы парень, ходит он туда-сюда не три раза, а тринадцать.
Дверь. Только что была стена, а теперь дверь. Вот и верь после этого местным стенам. Бэддок насмешливо фыркнул и настороженно вошел в комнату, боясь увидеть какое-нибудь абсолютно психоделическое оформление, не имеющее с желаемым ничего общего. К счастью, на этот раз обошлось, и молодые люди оказались в уютном полумраке, прямо напротив разожженого камина. Малькольм зачарованно огляделся, понимая, что только что сотворил комнату своей мечты. В таком вот месте, среди разбросанных на полу подушек, задумчиво наблюдая за отблесками пламени, он бы и смог играть. Творить.
— Дэн… — Повернуться к человеку, который привел тебя сюда, и подарить ему еще одну счастливую улыбку. Ты не знаешь, что твоя улыбка тоже может быть подарком, ты просто очень рад и очень благодарен. Кажется, ты впервые поверил, что магия тоже способна на настоящие чудеса. — Здесь так чудесно. Спасибо.
Мэл стянул чересчур официальные для такого места ботинки — по такому ворсу нужно ходить босиком — и направился к камину. Он уже видел и две кружки чая, и пироженые, и даже флейту. Все, как заказано. Яблоки, правда, в изначальном списке не значились, но Выручай-комната добавила и их. Спасибо, конечно, но, право слово, не стоило так беспокоится.
Усесться по турецки на подушке и, отложив в сторону подаренный мундштук, бережно взять в руки флейту. Красавица. Взглянуть на предложенные ноты и довольно улыбнуться: ты знаешь эту мелодию, знаешь и любишь. Вивальди «Времена года»*. С серьезным видом подуть на стоящий рядом на подносе чай и произнести негромко:
— Я обещал мелодию. Надеюсь, тебе понравится Вивальди. — Мэл повернулся лицом к огню и заиграл, изредка заглядывая в ноты. Его здесь не было сейчас. Только музыка. Только нежные звуки флейты. И языки пламени, отражающиеся в медово-карих глазах.
*Прослушать исполненный кусочек: ifolder.ru/13774823
-
-
05.09.2009 в 21:59One I now have, will the other one ever dream remain.
For yours I truly wish to be ©
Мои тонкие крылья, только тебе, мой мальчик. И еще тише, и улыбка нежнее. Шепотом – потому что никак иначе, потому что настроение и момент не позволяли. Случаи – как выгравированные, как выжженные на пленке. Треки, записанные на неправильных дорожках, винил, словно привет из восьмидесятых. Забрать себе, растворить, как очередной ингредиент на уроках зельеварения. Желание влиться, расщепиться на частицы, распасться, убежать. Быть. Серебряные симфонии на флейте, чистые звуки, будто хрусталь под ногтями, увязнуть. Сейчас – единственное желание. Превратиться в слух, параллельно осязая тепло и мягкость, и видеть. По сути, ничего не меняя, но чувства должны стать острее, пронзительней, ярче. И завывания, терзающие сердце можно пропустить. Прижаться ближе, входя в комнату, а затем резко отойти, забиться, закрыться. Лечь животом на подушки, слишком горячо. Он теплый, а ты просто задохнешься в формалине, в дымящемся формалине, неправильная запись. Наверное, в детстве ошиблись, ты и не человек вовсе. Так. Недожизнь. Не можешь быть полноценным и постоянным, пульс пропадает, когда Малькольма нет рядом. Когда мягкий свет огня из камина не меркнет из-за сияния его глаз. Когда просто не можешь ощутить – чувств всего пять, да еще то, что хранится у тебя где-то между левым предсердием и правым желудочком. Резко заштриховано, все равно не хватает, чувств слишком мало. Скупой, но романтичный – глупо. Но глупость вообще-то и есть все то, что чувствуешь на протяжении жизни, а еще вечные сомнения. Живи.
Обжигает. Рядом, что можно дотронуться рукой, но нет разрешения, и пламя не позволяет разорвать веревку, которая уже давно превратилась в канат. Но все же кладешь руку, немного, чуть касаясь пальцами, притрагиваешься к его колену. Грязный снег растушеван на окнах. И все равно – сгораешь. Игра как полет, быстрый, стремительный. Флейта… Не смотришь. Слишком. Возбуждение, особенно при Малькольме, особенно во время игры, когда ты знаешь, что музыка унесет его в далекие невидимые грани, это жестко. Сплестись в комок желания с паутиной, еще сильнее вжаться телом в подушки, чуть потереться о немного шершавую ткань, форменные брюки ужасны. Терпи. Звуки без фальши, прекрасны, волшебные блики солнца на отполированных нотах жизни. Просто вопрос восприятия, очередной выбор, за тобой, выбирай – любоваться и сгореть от стыда, или слушать и разорваться из-за неразделенного желания? Малодушие.
Ты смалодушничал, когда выбрал первое, ведь так проще и много желаннее. Гладишь его по коленке, знаешь, что не поймет истинного смысла, никогда этим не пользовался, считал ниже себя, а сейчас ощущаешь себя чудовищем. Границы были стерты, и невозможно остановиться, и еще быстрее и резче. Тянет вниз, давит, прижимает. Трение – не спасает, разыгрывает очередную партию в бридж, а твоей парой становится смесь нестерпимого жара и аромата смущения на щеках. И все странноваты улыбки в пустоту, как подарки невидимому, неосязаемому божку, которого, может, и нет в природе, но который существует только для тебя. Вторя движению твоего сердца, сумасшедшее биение, стуком по вискам. И еще быстрее, и распаляет, и пульс превратился в одну невозможную сверкающую болевую точку. В спину, дальше, по позвоночнику. Мурашки не обманут, ложь вскрыта, как маггловские консервы, сгнившие останки очередного фарса. Тихие всхлипы, он и не услышит, ты так на это надеешься. Стыд убьет тебя, распнет над собственным страхом, но это будет завтра. Сейчас – чистый экстаз, и горстка остаточной нежности, слушая прекрасные звуки, и вина. А еще резкое осознание того, что ты – животное. Слезы застилают глаза, и ты даешь право себе поверить, что это из-за красоты мелодии. Лжец. Похотливая тварь. Умри, на что-то большее и не способен.
- Будь моей жизнью, - тихий шепот, а может, ты и вовсе этого не сказал. Просто так. Нужда, как глоток воздуха в секунду первого крика, как взгляд на солнце после продолжительной и холодной, забирающей и промораживающей насквозь душу зимы. Далеко, так далеко, так близко одновременно. Просто жить, так как есть, со всей грязью, со всей болью и каждой крохотной частичкой любви. Его губы обхватывают твердым кольцом флейту, и ты сглатываешь тяжелый комок в горле, который катится по телу, прорывает каждую клетку. Трешься сильнее, прижимаешься к полу, прячешь истину где-то глубоко между подушками. Вместо флейты ты вдруг почти в полудреме увидел нечто совершенно иное, да, ну и так понятно. Желание. Обладание. Принадлежать, отдавать, принимать – столько, сколько можешь, исчерпать лимит собственных чувств, все продав ему, и не получить в залог ничего. Чистое, незамутненное счастье. Малькольм играет, кульминация, звуки серебром по коже, сжигают, словно ты вампир. Он берет особенно высокую ноту, как последний рывок, последняя тонкая нить. И она рвется.
И в этот момент ты кончаешь.
Каждая секунда, что проносится в голове, отсчитывает неровные секунды, почему-то каждая следующая длиннее предыдущей. Если раньше ты был почти стопроцентно уверен, что Мальком ничего не заметил, то теперь ты все с той же уверенностью мог сказать, что всхлипом не сдержал его имени. Сознание как-то резко вернулось, ты понял, что произошло. Липкое пятно на брюках, не видишь, но чувствуешь кожей. Неприятно, морщишься. Так и не решаешься посмотреть на него, ему в глаза, стыд жжет радужку. Зарываешься лицом в подушки, макушкой касаешься его берда, и тут же отстраняешься, и руку отдергиваешь. А в мыслях лишь одно слово: «Прости». Музыка уже давно стихла, наверное, Малькольм в шоке, раз ничего не говорит.
Поднимаешь голову, чтобы увидеть, что твое чудо уже сладко спит, чуть приоткрыв губы.
-
-
06.09.2009 в 14:38Малькольм молча пожал плечами, откладывая флейту и постепенно возвращаясь в Выручай-комнату. На сегодня все путешествия подошли к концу: после бессонной ночи подобное давалось с большим трудом, а Бэддок вчера почти не спал. Письмо от мамы не способствовало спокойному погружению в обьятия Морфея, а интересная книга всегда хорошо помогала отвлечься. Не вина Малька, что в этот раз он чересчур засиделся.
Растянувшись на ковре, юноша повернул голову к Дэну и понял, что тот… заснул? А как еще можно было объяснить тот факт, что он лежал, уткнувшись лицом в подушки? Малькольму на ум приходило только вот это вот, вполне невинное объяснение о сне. Жаль, конечно, он еще планировал чай с пирожеными, но не будить же ребенка из-за таких пустяков. К тому же и сам Мэл уже начинал зевать.
Положив под голову подушку помягче, слизеринец одними губами прошептал: «Спокойной ночи» — и закрыл глаза. Треск поленьев в камине убаюкивал, так что уже через пару минут Малькольм мирно посапывал, свернувшись клубочком.
Ты не слишком чтимое мной божество,
Только все ж прошу — подари мне чудо,
Маленькое чудо на свое Рождество.©
Мэлу давно не снилось таких чудесных снов. Он не запомнил подробностей, зато ощущение тепла — не того, что дает плед или огонь, а настоящего, человеческого тепла — осталось. Оказывается, обнимать кого-то куда приятнее, чем подушку… Постойте. Сны снами, но сейчас Бэддок уже проснулся и перебирает в памяти подробности вчерашнего вечера. Тогда почему его рука и — о, Мерлин — нога пребывают не на полу или подушках, а на… ком-то?! Настороженно открыв один глаз, Малькольм уткнулся взглядом в рубашку. В белую, черт бы все побрал, рубашку, в которой вчера был Марлон. И в которой он, собственно, и остался. Ничего особенного, казалось бы, если б не тот факт, что сам Мэл предпочел мягкой подушке вытянутую руку Дэна. И обнял его. Хотя, в данном случае, слово «лег», пожалуй, подходит больше.
— Че-е-ерт… — чуть слышно простонал Малькольм, закрывая глаза. В более двусмысленную ситуацию ему еще попадать не приходилось. За свои действия во сне, конечно, никто не отвечает, но не будешь же объяснять это Деннехи, когда тот проснется. Пока Мальк рассуждал таким образом, организм решил, что непрочь еще подремать. Представив, чем это может закончиться, Бэддок содрогнулся и начал осторожно отползать в сторону. В голове билась одна мысль: «Только бы не проснулся».
Поднявшись на ноги, Мэл отошел на безопасное расстояние и поежился: пару секунд назад было гораздо теплее. Выручай-комната, конечно, автоматически отрегулировала температуру, но это же все равно не то… Какая-то часть юноши захотела вернуться обратно, и пусть со стороны это будет выглядеть дико, зато… Зато Малькольму было хорошо. Такие мысли пугали, заставляли копаться в себе, а это не самое лучшее занятие для раннего утра. Куда приятней потянуться и позвать:
— Дэн… Вставай, давай, уже утро. — И пусть легкий румянец на щеках выдавал волнение, а глаза старались не смотреть на сонного рейва, Бэддок чувствовал себя до неприличия счастливым. — Ты здесь позавтракаешь или в Большой зал пойдешь? — Если он уйдет, ты сможешь подумать, но ты ведь не этого хочешь, верно? А чего и сам не знаешь… Происходящее слишком сильно выбивается из привычных рамок, это пугает и в тоже время завораживает. Кошка слишком заигралась и повернуть назад будет уже не в силах. Наверно, это и к лучшему.
Малькольм улыбнулся Дэну, одновременно пытаясь привести в порядок то, во что за ночь превратились его волосы, и направился к столику, накрытому комнатой. Горячий чай, тосты, джем — яблочный, конечно, какой же еще, — булочки — в общем, все, что можно только пожелать на завтрак. Бэддок замирает над чашкой и ждет, когда Марлон к нему присоединится. Он ведь сделает это, правда?
-
-
13.09.2009 в 12:11Sang my name my longing
Still I write my songs about that dream of mine
Worth everything I may ever be ©
Твои тихие весенние игры, погружение в неизбежность. Сон – как легкие перерывы, небольшое спасение и очередная потеря воздуха. Дыхание материализуется и забивает осколками камней глотку. Воздух подожженным абсентом увяз на губах, а дальше просто пустота. Пульс стучит в висках, а ты словно взял это тело напрокат, а этот ритм похож на реквием, но ритм почти престо. Как последний предсмертный рывок израненной птицы, но секунды стекают по затылку и разбиваются кусочками льда. А ты – еще жив, все еще. Чувство сожаления, или же, если повезет, облегчение. А еще стыд, он ярче слезы младенца, еще чище, и как огонь выжигает слова на груди. Больно? Терпи. Ты ведь сам понимаешь, что заслужил. Любое проявление грубости, любое – это не должно касаться твоего мальчика, хотя, конечно, вряд ли он станет твоим. Ты понимаешь, что Малькольм ничего не заметил, но это приносит лишь минутное облегчение. Тупик мыслей, тупик действий. Тупик в жизни, но ты-то этого никогда не признаешь. Переворачиваешься на спину, неудобно. Ты мог бы вздохнуть, но боишься разбудить свое яблочное чудо, боишься, что он увидит твои брюки. Боишься встретить правду в глаза, лучше утаить что-то. Привычнее. Ложь – как единственная целостная константа, и ты пытаешься за нее уцепиться.
Ты не знаешь, сколько времени проходит, пока ты просто пытаешься вычленить одну точку из общей неразрывной массы потолка. Ты даже цвет его не можешь запомнить. А как по собственным ощущениям проходит небольшая вечность, только для тебя и твоих одиноких мыслей. Капля дождя на губах, почти падаешь в сон. Ты решаешь отпустить это мгновение, убить стыд, выжить. Забыть, как главную ошибку. Поворачиваешься, чуть подслеповато щурясь, смотришь на Малькольма. Прекрасен и спокоен. Легкий, яблочный, такой по-детски нежный. Придвигаешься к нему ближе, чтобы запомнить каждую черточку – глазами, или же кончиками пальцев. Ты нежно очерчиваешь контуры его точеного лица, кожа такая теплая и нежная. И ты придвигаешься чуть ближе, опускаешь руку, потому что и так натворил слишком много, но смотреть не можешь себе запретить. Если Малькольм вдруг проснется, ведь всегда можно сказать, что просто проверяешь, не спит ли он. В эту секунду тебе кажется, что ты можешь пролежать вот так всю ночь – просто любуясь его профилем. И в правду, так, наверное, проходит еще час, и ты решаешься мазнуть губами по его щеке – и почему-то ассоциация с пухом. А после сонно шепчешь что-то, желаешь спокойной ночи, обнимаешь его, так легко, чтобы было незаметно, а утром можно было легко придумать себе оправдание.
А во сне прижимаешь его так близко, словно он – это целый мир. Хотя для тебя это так и есть.
И что ты на это сможешь сказать?
***
Ты просыпаешься из-за резкого, жгучего, надсадного чувства холода. Почему-то лед у тебя всегда ассоциировался со жгучестью жала змеи, или же с пламенем, которое ничего не оставляет за собой. Только пустоту, ту же, что ты и ощущаешь сейчас. Кто-то зовет тебя, и события вчерашнего дня накатывают, как не затянувшийся порез на спине, который не видишь, но чувствуешь. Как отматываемая кинопленка, ты же так любил кино. С самого последнего момента, ощущение мягкости щеки на губах. Очередная оборванная на середине драма, ты так и не научился не плакать, смотря их. Комок в горле – все еще помнишь. Смотреть в глаза Малькольму стыдно, ты пытаешься спрятать лицо, закрывая его руками, но осознание того, что вы провели ночь рядом – пусть не как любовники, но все же, – это приносит тебе необычайное чувство. Словно парение в облаках, пролет над морем, и брызги в лицо. Ты приподнимаешь голову, не можешь сдержать гримасу абсолютного, незамутненного счастья. Маленькие кристаллы на щеках, но это не слезы. Это просто отблески твоей радости, отражение твоей полусумасшедшей улыбки на губах. И ты чуть приподнимаешься, встаешь, подходишь к Малькольму близко-близко, и в то же время так далеко, ты бы хотел быть еще ближе. И твой голос чуть надтреснутый, но ведь это из-за того, что ты только что проснулся, правда?
- Пожалуй, не будем портить вчерашний вечер печальным утром. Позавтракаем здесь, тем более, что все есть.
Ты указываешь на стол, садишься рядом с Малькольмом, так, чтобы можно было ненароком соприкоснуться плечами, или, слишком резко повернув голову, уткнуться носом в плечо. Чтобы задевать рукавом, когда вы одновременно потянитесь за джемом, или чтобы улыбаться и шептать одними губами: «Мой», и знать, что он не услышит. Завтрак проходит в теплых заливистых смешках, вы шутите, но ты не понимаешь, кто именно. И смеешься тоже как-то интуитивно, и шея затекла, потому что ты все это время просто неприлично рассматриваешь его. Сладкими медом, или же, возможно, джемом, яблочным джемом. Вместо кислорода, привычного соединения в крови проносится вирус с глазами цвета шоколада, он травит каждую клеточку, но ты не смеешь искать лекарство. Да и не хочешь. Ты изловчился и смог измазать его нос джемом. Ты сам не ожидал, что у тебя может быть столь агрессивная и хищная улыбка, словно слизеринская. И, притворно покачивая головой, ты достал салфетку и стер джем, оставив на носу своего мальчика сладкий яблочный след. Будь ты чуть смелее, ты сделал все то, о чем мечтал: слизал бы эту полоску, а потом прикоснулся губами к пальцам Малькольма, или же завладел его ртом, который, ты был уверен, хранит вкус яблока. Но ты, естественно, ничего не сделал. Зато постарался передать всю ту нежность, нужду и любовь в этом жесте; попытался сказать, что нет человека, который тебе дороже, что ты заполнен слизеринцем до краев. Что не часть твоей жизни, он и есть твоя жизнь.
Просто показать, что любишь. Но, ожидая, что он ничего не поймет. Странность на почве частичного сумасшествия.