Малькольм&Марлон.

[Малькольм]

Эпизод 1. Знакомство.

Персонажи: Малькольм Бэддок, 5 курс Слизерина. Марлон Деннехи, 5 курс Рейвенкло.
Время: конец декабря, около пяти часов вечера.
Место: каток.
Рейтинг: PG
Статус: закончен
Предупреждение: слэш.

@темы: Slytherin student, Малькольм&Марлон, Малькольм&Марлон|Эпизоды, бред воспаленного мозга, ХР

Comments

[Малькольм]

Косо поглядывая на чересчур яркое для зимы солнце, Мэл искренне надеялся, что выглядит не слишком нелепо. Солнцезащитные очки он и летом не жаловал, а уж в конце декабря считал их ношение и вовсе одним лишь глупым пижонством. Судьба же, решив, по всей видимости, посмеяться, устроила так, что без них Мальк мог только спать да сидеть в темноте. Чудесно, не правда ли?

Причиной этого недоразумения стала его собственная невнимательность на Зельеварении. Кто, спрашивается, просил слизеринца раздумывать о затронутых в только что прочитанной книге проблемах, вместо того, чтобы слушать профессора? Отвлекся, вот и получил выплеснувшееся из котла зелье, пар от которого и повредил сосуды в глазах. Как сказала мадам Помфри, ему еще сильно повезло, что отскочить успел! Простой он на месте чуть дольше и последствия были бы куда более печальными. А так, следовало два раза в день являться в Больничное крыло для закапывания специальной настойки и не появляться на свету без очков. Вся процедура лечения должна была занять три дня, после чего Мальк мог с чистой совестью приступать к отработкам, назначенным профессором Снейпом.

Такие «замечательные» перспективы испортили бы настроение кому угодно, но только не Мальку. За годы учебы в Хогвартсе юноша уже привык к тому, что декана категорически не устраивали происходящие раз в семестр взрывы. Кажется, он уже даже успел проклясть Шляпу за то, что она отправила Бэддока именно на Слизерин. Да-да, профессор, не всем дано быть гениями Зельеварения и нечего каждый раз так сверлить мальчика взглядом! Его этим все равно не проймешь…

Разумеется, именно в такой момент Малькольм захотел на каток. Навряд ли он смог бы придумать место, где будет больше солнца, но когда это его останавливали такие пустяки? Подумаешь, будет, как дурак, разгуливать в солнцезащитных очках по всему Хогвартсу. Подумаешь, мадам Помфри просила лишний раз не напрягать глаза. Кого волнует такая ерунда? Постоянно пребывание в темноте все равно не ускорит процесс восстановления, и глаза будут нежно-розового цвета еще дня два.

Можно первокурсников пойти попугать… Дескать, вот что дети с вами сделает эта школа к пятому курсу!

Улыбнувшись своим мыслям, Мэл сел на скамейку и принялся менять ботинки на коньки. Перспектива, как минимум, двухчасового катания поднимала настроение до неприлично высокой отметки. Даже тот факт, что и кузина, и Лиска отказались составить ему компанию, сославшись на какие-то мифические дела, ничуть не огорчал. Когда еще выпадет шанс провести время в одиночестве? Хогвартс ведь такое замечательное место, где даже в личную комнату кто-нибудь вечно норовит залезть.

Бэддок в очередной раз поправил сползающие очки, ослабил слишком туго затянутый шарф (обычный черный шарф и никаких там факультетских расцветок!) и заковылял в сторону катка, периодически пошатываясь и ругаясь сквозь зубы. Все же, скамейка оказалась слишком далеко от выхода на лед. Зато оттолкнувшись от бортика, Мэл преобразился… Тут вам и полет, и изящество, и открытая улыбка, скрывать которую так любят слизеринские аристократы…

Интересно, если я начну ловить ртом снежинки, меня сразу заберут? Или сначала все-таки выслушают мой неадекватный смех? Ну, здесь пока, вроде, нет никого, так что… Почему бы и нет?

[конформист]

Ты никогда не задумывался о таких вещах, как понимание и недоверие, любовь и ненависть, о таких вещах, как чувства. Ты дышал миром, но не был искушен в проявлениях, в красках, всегда было немного тесно и неприятно, потому что оттенки были тусклыми и незапоминающимися, слишком серыми. Только иногда – словно бросок тени попугаев или же мазки художника, черно-белые фото вдруг стали динамичными, яркими, а вспышка снесла с неба горстку сияющих летом звезд. Влюбился и выжил, чего сам не ожидал, не верил. Не просил. Но инъекция радостью и теплом завладела душой, поэтому ты уже просто не вырвешься, да и подчиняться намного приятней, чем пытаться изменить неизбежное.
Тик-так. Тик-так. Тик-так. По нервам, словно обломками бетонных домов. Время не лечит, но и не корежит. Время – это время, оно просто отсчитывает песком по стеклу. Количество песчинок до смерти. Почти не осталось, не жаль, просто заслушивайся призрачным счастьем и вдыхай яблоки, и дым от сигарет, словно на руках. Малькольм, твой мальчик, хотя он никогда и не был твоим. Но мечты разрывают, кидают на стены, делают выкидышем жизни. Влюбленным инвалидом. Молчи, храни ее глубоко в сердце, чтобы никто не узнал и не сломал. Смысла – нет. Лучший друг знает, и, целуя в макушку, советует подойти и рассказать все. Усмешки? Нет, горько, словно лимоны после текилы. Никто и никогда больше. Незачем им знать. И ему тоже.
В тот год ты стал ненавидеть Зельеварение в целом. Снейпа в частности. Простая ненависть, или что это было, сам не понимаешь, просто хаос тал тобой. Тягучее чувство в груди, желание съязвить и ударить. Просто, без веских душевных переживаний, без собственных больных причин. Просто из-за него.
Маленький слизеринец не был гениален в зельях, частенько портил или взрывал очередное бесполезное варево. Иногда попадал в Больничное крыло, тогда ты себе не находил места, метался по замку, как загнанный в ловушку зверь, топтал остатки разума потому что единственное, что занимало твои мысли – он. По ночам, когда разрешала Помфри, ты тайком бегал к нему и садился на пол около его постели. Однажды, в полусонном бреду, тебе показалось, что он тебе улыбнулся, и твое лицо зажглось на неделю. Просто потому что – он. Есть где-то, и можно забыть, представить, что твой.
Малькольм в темных очках? Накануне Рождества? Странно, ты не понял. Начал подглядывать, прикрываясь другом, сбегал с занятий. Итог – встревоженная душа, твой яблочный мальчик болен. И одновременно, словно чуть туповатым ножом по сердцу – тревога, желание взять на себя кусочек его боли, прижать, не отпускать. Просто показать, что все будет хорошо. В Больничное крыло ты не пошел, и так магнитом тянет к полу осознание того, что не смог уберечь. Глупо, ты бы физически не смог, но все равно упреки, немного ярости. Немного.
История Магии, пожалуй, не такая уж и скучная, особенно если смотреть в окно. Точнее – любоваться одним слизеринцем, чуточку трепать себе нервы, потому что не знаешь, чем это обернется. Можно ли ему гулять? Не знаешь, жалеешь, что не сходил к Помфри. А, может, так и нужно. Секунды, бег которых ты пытался приостановить целую жизнь, тянулись так медленно, словно имели на это право. Не имели. Хотелось немедленно выбежать из замка, на каток, хоть ты и совсем плохо умеешь кататься, затем, чтобы видеть его улыбку. Ты уверен, что он улыбается.
Колокол лениво бьет, ты срываешься с места и летишь – к нему. Каток, ничего особенного, сейчас наполняется каким-то тихим волшебством, блеском снежинок и ароматом яблок. Он. Здесь. Он здесь. Коньков у тебя с собой нет, да это и не имеет значение, ты подходишь к бортику, восхищаясь, любуясь. Совершенен. Прекрасен. Помечтаем? Твой, твой, только твой. Совершенно скользит по льду, прекрасен, счастлив. Хотелось окликнуть, и он бы улыбнулся, тебе, только для тебя. Если бы… Ты не знаешь, чем бы закончилось очередное предложение жизни, у тебя и так много этих самых «если бы». Он идеален, полубог, словно создан для коньков. О собственной неуклюжести ты забываешь, представляя, что слизеринец на льду не один, а ваш дуэт наполнен тягучим теплом в груди. Немного боли для мозга, потому что душа уже сгнила. И на какой-то наполненный страхом, и восхищением, и восторгом момент ты решаешься, потому что он проезжает рядом. Природная скромность забила тревогу и начала изводить истерикой окончания пальцев. Слова, которые могут изменить все, или же…
- Привет. Эмм… Ты прекрасно катаешься.
Ты не смотришь на него, даже не знаешь, может, он уже уехал, поэтому страшно, и посмотреть тоже страшно. Обкусанные ногти намного более интересное зрелище? Нет, просто твой яблочный мальчик о тебе ничего не знает. Глупое слово – знакомство. Как можно знакомиться с тем, о ком знаешь практически все, потому что сейчас это самая главная цель жизни? Серебряные звуки флейты, прекрасные, легкие и одинокие. И все же ты решаешься, поднимаешь взгляд, в тайне желая, чтоб он уже уехал.
Но нет. Стоит. Тут. Кровь вновь начинает двигаться, ты так давно забыл это ощущение. Тепла. Его взгляда на себе. Яблок и сигарет. Твоя глупая вера в бесполезное и непонятное, неправильное, зато топит, как ливни перед радугой. И ты хочешь, чтобы радуга была тебе, эгоист. Резко вздыхаешь и протягиваешь вперед руку.
- Я… Марлон. Ты, правда, очень-очень, невероятно прекрасно катаешься.
Судорожный выдох. Ужас леденит мозг, но сердце горячее. И бьется так быстро-быстро.

[Малькольм]

Мэл резко затормозил, услышав чей-то голос. Внимательность никогда не была его сильной чертой, так что незнакомца он заметил только после того, как тот к нему обратился. Дурацкая привычка все свое внимание концентрировать на чем-то одном когда-нибудь еще сыграет свою роль. И хорошо, если не слишком трагичную. Пока же Малькольм просто порадовался про себя, что не стал слишком явно впадать в детство: слизеринцам подобное прощалось редко.

Эффектно развернуться (да, иногда немножечко позер и что такого?) и подъехать к бортику, за которым стоял незнакомец. Мальк абсолютно точно не знал этого юношу. Нет, видеть видел, за пять лет учебы сложно не запомнить лица своих сокурсников, но вот познакомиться не довелось. Слизеринец, вообще, был не любитель всех этих "Привет, я Мари/Джон/Smth else, 4/5/6 курс чего бы то ни было". Ему вполне хватало Лиски с Фанни да нескольких приятелей со своего факультета, так что заводить новые знакомства он никогда не рвался. Может, и зря, кто знает.

Бэддок готов был уже выдать в ответ свое имя и со спокойной душой отправиться кататься дальше, как вдруг парень повел себя не совсем стандартно… Прекрасно катаешься? Мэл изумленно воззрился на собеседника, благодаря Мерлина, что очки вместе с глазами скрывают и слишком бурные эмоции. Нет, он, конечно, знал, что коньки то немногое из спорта, что ему, действительно, удается, но до этого момента никто не удосужился начать знакомство с восхищения этим фактом. Да и просто с восхищения не начинали. Совершенно зря, кстати: Мальк до противного падок на лесть и признание его талантов. Вот и сейчас вместо того, чтобы размышлять, что от него понадобилось рейву, он смущенно улыбался, беззастенчиво разглядывая нового знакомого.

– Привет, – дружелюбно кивнул слизеринец, крепко пожимая протянутую руку. – Малькольм. Можно просто Мэл. – Он не знал, что его дернуло назвать используемое лучшими друзьями сокращение, обычно Бэддок обходился именем-фамилией, а тут… Может дело в неприкрытом восхищении? Или во взгляде, который никак не получалось расшифровать? Пятикурсник сам не знал, а копаться в себе не хотел. Может быть, когда-нибудь потом, когда будет время и желание…

– Спасибо. – Коротко, ровным тоном, казалось бы, просто дань вежливости, но я ведь уже говорил про его "внимательность"? Вот и сейчас Мальк не потрудился стереть с лица смущеную улыбку, мешавшую поверить в то, что такая похвала слизеринца совсем не впечатлила. – С семи лет на коньках, святое дело было научиться. А ты чего на катке без коньков? Редко выпадает такая удачная погода, надо пользоваться случаем.

Улыбнуться и, приподняв очки, потереть закрытые глаза. Пусть и несильные, но все же неприятные ощущения раздражали, мешая сосредоточиться. Чтобы хоть как-то отвлечься от больных глаз, Бэддок достал из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку. Курить он начал практически сразу после четвертого курса, когда мать… Не важно. Прошлое должно оставаться прошлым, ни к чему сейчас в сотый раз перебирать в уме подробности той истории. Лучше чиркнуть зажигалкой (пользоваться палочкой в таких вот бытовых мелочах он так и не привык) и закурить, вдыхая медово-яблочный дым. Мэл почти никогда не курил на людях, а ароматные и вовсе только тогда, когда других не было и не предвиделось, считая сигареты с запахом признаком девачковости. Считать-то считал, да вот полностью перейти на обычные не желал категорически. Желания себя-любимого стоят куда больше, чем мнения окружающих.

[конформист]

Снежинки – это танец, дар. Маленькой волшебство, как ты говорил в детстве, а сейчас просто забыл. Лед? Стойкость, немного упрямства и все то же волшебство. Оно вокруг, везде, и ты задыхаешься, словно от нехватки воздуха, да он тебе и не нужен, скоро ты научишься дышать сладковатым дымом медово-яблочных сигарет. Немного солнца, немного ветра, нигде не перебирая, без излишеств, радость в сердце, а оно сломало грудную клетку. Пассивная игра в наблюдателя молит о продолжении, когда ты готов покончить с ней и кинуться обнимать его, и кричать, как сильно его любишь, или же просто шептать ему в волосы кучу, нет, нельзя так грубо, шептать сотни и тысячи нежностей – любимый, яблочный, мой… Театр объявил перерыв, прекращай свое действие в четыре акта сумасшедшего бега. Ты только восторженно задыхаешься, и твой взгляд полон восхищения и счастья. И того же самого волшебства, магии, что взрывом разносит прекрасные осколки от звезд и сияние северных огней. Просто потому, что исполнение мечты – это и есть волшебство. Все взмахи палочками, странноватые пассы и глупые словечки казались сейчас не очень удачливой подделкой. Хотелось кричать от восторга, летать, может, даже петь. Ты нежно сжимал его руку в своей ладошке, чуть дольше, чем этого требовали рамки приличия, и ты просишь Ровену, чтоб он этого не заметил, ведь трудно будет позже получить вот эту улыбку, которая предназначена тебе, только тебе. Малькольм никогда на тебя даже не смотрел, а за этот взгляд ты был бы готов перегрызть глотку любому. Теплее, только если еще немного, если бы можно было прижаться. Сладкая дымка заволокла мысли, вцепиться в бортик, чтобы не упасть. Конфеты счастья, или момент – разорвать обертку, снять, без уверток, без тайн, открыться, забывая о боли и страхе этого мира. Клубок из нитей судьбы распутался, пора искать выход из лабиринта вечной тени и лжи. Ты решаешься на легкую улыбку, не зная, имеешь ли право на это, не понимая, что будет дальше. Желание стать девочкой топит в себе, ты видел его с девчонками, никогда не станешь ему так же близок, как они. И все равно – то, что ты получил сейчас, это уже умножение на три твоих желаний, из тех, что были выполнимыми. Говорить с ним ты не можешь, а сигареты, хоть и вредны для легких, но забивают паузы в диалоге. Голова кружится, воздух так и не хочет приходить, но не отвечать столь долго – не вежливо, особенно когда говоришь с ним.
- Я… я не умею кататься, точнее катаюсь очень плохо. И мне намного больше нравится смотреть, как катаешься ты, это просто потрясающе. И куришь ты просто необыкновенно, словно пасмурное небо с легким налетом желтоватого огня.
Тебя несет, ты не можешь остановиться и заткнуться. Ты говоришь ему то, что было позволено слышать лишь только тебе. Мысли торопятся, ты не успеваешь их настигнуть, и беззвучный крик рассыпается в пыль в области гортани. Глупая игра, помечтаем? Нет, не сейчас, находишь покрытый миллиметрами пыли ответ. Сейчас нельзя абстрагироваться, нельзя упустить мгновение абсолютного восторга, словно небо окружает плотным одеялом, и криков радости не слышно, потому что просто прижимаешься к облаку, хотя на самом деле восторг не может преобразоваться в реальные звуки, только чуть задушенное дыхание. Дыши, ты должен, а хотя умереть в такой момент было бы счастливым подарком небес, а жизнь как малиновое варенье, и пресный чай приобретает новые оттенки. Горячо, хотя погода никогда не отличалась какой-то определенной правильностью и нежностью. У нас есть тайна, сохраним ее, никому не расскажем, молчи, Марлон, не смей говорить. Чувства – не то, что нужно, а разум пытается угнаться за языком, потому что еще немного, ты проболтаешься, чего не стоит делать. Не нужно, пойми, потерпи. Аутодафе, еще слишком рано, лучше яд, и позже. Хотелось обнять словом, и ты надеешься, что получилось, потому что все скудное тепло, на которое ты способен, ты отправил именно на это, все силы и последние капли души. Скука хватает за руку, но не реагируешь, в упор смотришь на сигарету. И еще одно решение, декстрокардия зовет, тебе нужны его сигареты. Предмет, которого касались его пальцы. Фетишизм, и запах яблок. Ты спрячешь под подушкой, полюбишь иллюзию того, что, может быть, это запах волос. Ты робко поднимаешь взгляд и закусываешь губу. Твой полубог, и его верный раб. Ты еще раз разрываешь дыхание на два неровных куска, но ничего не спрашиваешь, потому что это звучало бы слишком странно, а отвечать за свои поступки ты еще плохо умеешь. Кадры мира, все по отдельности. Ты киваешь в сторону катка, нужно ведь что-то делать, и спрашиваешь совершенно не то, что крутится в голове:
- Это очень тяжело? Кататься на коньках? Тебе было ведь трудно, тогда, в семь, или же это я просто настолько бездарен, что не умею разрезать лед кусками железа? А ты похож на Адониса, так изящно, тут может быть только одна эмоция – восхищение, и запах яблок…
Прерываешь себя на полуслове. Фраза обрывком повисла между, словно что-то недосказано-важное, а продолжать ты не видишь смысла, нужно срочно что-то придумать, но мысли атрофированы, закупорены отпечатками чужих пальцев, а вообще-то по той руке, что держала его ладошку течет колющее тепло, и снег, путающийся в его волосах словно обломки алмазов. Быстрое движение языка, слизываешь мед с губ, отделяя от яблок. Хаос, вот что только можно о тебе сказать. А еще можно шепнуть: влюбленный. Пауза натянута, ты боишься, поэтому спрашиваешь, чтобы просто уйти, наверное, забыть о своей неудачной попытке и излить бумаге все свои эмоции, потому что под тяжестью стольки фунтов невозможно выжить:
- Я… я тебе не мешаю? Если хочешь, я уйду, не нужно тебе мешать…
И словно в подтверждение твоих слов делаешь шаг назад, хотя сердце требует обратное направление.

[Малькольм]

Мальк не отводит от Марлона пристального взгляда, пытаясь понять, что (или кто?), черт возьми, прячется за этими пушистыми ресницами. В юноше была какая-то загадка, и при всей своей невнимательности Бэддок чувствовал это. Чувствовал и желал разобраться. В детстве подобное стремление приводило к разобранным телевизорам, препарированным лягушкам и таблеткам в чае нянечки. Жестоко? Есть немного (что-то ведь заставило Шляпу определить пусть и немного озлобленного, но вполне милого мальчика на змеиный факультет), но со временем Мэл научился сдерживаться и хоть иногда задумываться о принятых в обществе правилах. Впрочем, любопытства это не убавило, и всякий раз, когда впереди маячило что-то интересное, Малькольм с увлеченностью погружался в очередное "расследование". Чем старше он становился, тем реже подобное происходило, так что за данный случай он зацепился с особым удовольствием.

— Кстати, о курении, что-то я совсем не подумал… Будешь? — Вытащив из кармана полупустую пачку, слизеринец привычным движением раскрыл её и приглашающе протянул рейву. Тетушка обещала на днях прислать еще, а раз так, можно и щедрость проявить. — А кататься надо учиться! Знаешь, как классно. Особенно, когда с погодой везет. Ммм… — Последнее юноша протянул уже с сигаретой во рту. Все подозрения и игры отошли пока на задний план, с Мэлом всегда так: удовольствие нет-нет, да и перевесит все остальное. От того, наверное, Превосходно в журнале периодически и чередуется со Слабо. Нельзя же одновременно слушать музыку и делать уроки! Вот и приходится жертвовать наименее приятным.

— Как ты сказал? — рассмеялся Бэддок, чуть не подавившись дымом. — Небо с налетом огня? Да ты, никак, поэт! Или писатель. Ну, признавайся, поэт или писатель? Творческих людей в друзьях у меня еще не было. Может, они, конечно, хорошо шифруются… — Мэл беззлобно скалился в ожидании ответа. Этот странный разговор неожиданно развеселил слизеринца, непривыкшего к подобным собеседникам.

Марлон… Что ж ты за зверь такой, а? Всего парой фраз умудрился добиться большего, чем некоторые многочасовыми задушевными беседами на факультетских попойках. Да, такое тоже бывало, но содержание разговоров к утру обычно начисто из головы улетучивалось. К счастью. Один Мерлин знает, что можно наболтать в неадекватном состоянии. Хотя Мэл и в адеквате не всегда следит за языком. Тут уж как повезет. Сегодня, к примеру, везет рейвенкловцу.

— Кататься – нет, учиться – отчасти. Я тогда еще маленький совсем был, помню плохо. Да и то в основном только то, что меня учили родители… — Они слишком редко занимались чем-то втроем, чтобы забывать такие моменты. И это слишком личное, чтобы обсуждать с кем-либо. — Каюсь, в греческих богах не силен, читал однажды миф про… Диониса, кажется, и на этом все. — Какое чудное умение пропускать восхищения мимо ушей. Не будешь же доказывать этому странному юноше, что фигурист из тебя не такой уж великий, а запах яблок и вовсе преследует уже лет пять. Про изящество я, вообще, молчу: по глубокому убеждению Мэла, сильному полу такая характеристика вовсе не должна быть присуща.

Предположение о «мешании» кажется абсолютно диким. Разве Бэддок похож на страшно занятого человека? В последнюю очередь. А раз так, нечего говорить глупости. И отходить не надо, а то у Мэла может возникнуть впечатление, что его болтовня Марлону просто-напросто надоела. Такое тоже бывает. Неприятно, конечно, но не смертельно. И совершенно не стоило так рваться вперед, торможение о неожиданно приблизившийся бортик еще никого не красило. Вот и сигарета из пальцев вылетела…

— Нет! Кхм… Нет, что ты… Ты не мешаешь. Каток никуда не убежит, да и нет тут никого… Я Лиску пытался позвать, так она доклад какой-то дописывает, а одному наматывать круги оказалось увлекательно только первые минут пятнадцать.

И что это было, скажи на милость? Хафф по тебе плачет, Хаафф…

[конформист]

Тонкая сетка голубоватых линий на запястьях, не то, чтобы ты их раньше не замечал, но сейчас они были маленьким причалом спасения, куда же ты еще сейчас мог смотреть. Солнце жалит, а небо слишком далеко, под ногами кроме хруста снега и ничего и нет. Его глаза – ты не видишь, но знаешь – они бы ранили тебя, разбили маленькую хрупкую статуэтку надежды, ничуть не грустно, все же мы были когда-то детьми. Кафель стал безликим, а чувства притупились, как неизлечимая болезнь. Еще немного текилы, и лимонов, и соли, и оправдать свои американские корни. Пить? Нет, даже не в мыслях, просто смотреть и не сметь протрезветь. Не пьян, опьянен, болен – одним небезызвестным слизеринцем.
Сигареты калечат легкие, но лечат душу. Чуть промокшие, легкие, и, ты уверен, сладковатые, потому что их трогали столь любимые пальцы. Черным фломастером зачеркивать лишнее, а после разукрасить грязно-оранжевым маркером, словно это твой цвет, или его, хотя ему ты дал бы зеленый. Ты быстро прячешь сигарету в карман, а после, в комнате, дашь ей сгореть, а запах пепла не сможет выветриться, ты не дашь соседям открыть окна. Яблоки стали пищей не только для размышлений, но и для тела, теперь осталось заменить привычный кислород на этот запах. Немного странно, но кто же сказал, что ты обыкновенный? Чуть-чуть болен, чуть-чуть умираешь, чуть-чуть в своей персональной реальности, чуть-чуть фетишист. Нигде не перебрав, ты неискушен в проявлениях жизни. Смог и яблоки, пожалуй, то, что бьет наотмашь горячими каплями. Еще кипятка, пожалуйста, мне мало.
Он спросил, не писатель ли ты, а ты лишь смог покраснеть. Нельзя сказать, что все, что есть, все только о нем. Неважно, что: будь то ничего не значащий предложения, или поэмы, или маленькие романы, излыиттые бумаге мечты, пусть немного пренебрежительно к себе, но ничего не меняет. Не смотри, доведем до предела мысли, а как точка кипения будет крик, только не кричим, потому что ветер продувает легкие насквозь, а амбилоидные бляшки в таламусе уже не спят, а подчиняют. Ты лишь киваешь, подтверждая, что пишешь, но не говоришь, что.
Ты отходишь, он бросается за тобой, тем самым, разрывая сердце из мешковины на три неровных части. Душа из пенопласта не может потонуть в счастье, но оно столь тягучее, что ты не можешь или поднять руку, или пошевелиться, не можешь даже упасть, тебя держит на поверхности его сигарета, упавшая на снег к твоим ногам. Как сложенное в неравном бою оружие, и сейчас ты позволяешь себе поверить, что даже самая абсурдная и бредовая твоя мечта станет правдой, ведь у каждого человека она своя собственная. Спасаешься от страха под плотным одеялом собственных мыслей, серые краски врываются в пространство. Отзвуки органа в волосах, фундаментально, и старо, и чуть хрипловато, и та же вера в надежду. Царапины на щеках заживают? Хочешь верить, что да. Раньше ты тоже курил, курил много, но только потому, что не хотел говорить, а дым забивает ненужными мыслями.
Шаг вперед, и теперь ты стоишь слишком близко, чем просто знакомый, но и слишком далеко, чем просто любовник. Интимно, только на двоих, и в то же время словно напоказ. Красные звезды, невидимы, падают с сероватого неба, а ты словно бегаешь, наполняешь ими ладошки, но вот их становится слишком много, и все земля под ногами раскрашивается цветами рубинов. Сладко, словно поцелуи у костра, больно, словно ветер любви, который сгорел в том же огне. Влюбленность на расстоянии, чао. Голос слишком хриплый, но этого оттого, что ты долго молчал, и никак не связано с близостью теплого, невероятного, потрясающего, дарящего радость Малькольма.
Имя его подруги, или девушки, кто она там, неприятно кольнуло, но ты постарался сдержать гримасу жуткой боли, хотя ты не носишь маски, уверен, что что-то проскользнуло на поверхность. Вечером забудешься, будешь вспоминать, еле удерживаться в этом мире, маленький пленник большой паучихи-бессоннницы.
- Ммм… тогда, я пожалуй, постою с тобой, можно? Твое общество столь приятно, что мне просто больно тебя покидать, представляешь? Может быть, я когда-нибудь наберусь наглости и попрошу тебя научить меня кататься на коньках, ты бы согласился? Нет-нет, не сейчас, я понимаю, но в теории, вообще когда-нибудь? Я, конечно, не смогу кататься столь идеально, словно скользить, но кататься с тобой, чтобы смотреть и вместе, и учиться у тебя – это почти шедевр заезжего художника.
И плевать на румянец, что заливает щеки, и сердце переносится вправо. Ты же еще хочешь спросить, почти гриффиндорец, находишь в себе силы и вдыхаешь еще не рассеявшийся мед, а закрывая глаза, падаешь на землю, словно железо к магниту. Вопрос виснет между вами, не важный, но притворившийся таковым.
- А Лиска… Это твоя девушка, да?
Страх пробирает до косточки, боль, нестерпимая, разбитые коленки, и ступнями по бутылочному стеклу. Маргарита, соль, и так около трехсот раз, не падай, держись. Ты кладешь руки на бортик, касаешься ребром ладони его, и это так захватывающе и прекрасно одновременно, что дым заволакивает сознание, оставляя чистое восхищение. И твой вздох, который невозможно сдержать, он поддон неподдельного преклонения и восторга, и слезы, что были когда-то, это ведь уже соль, уже давно, забудь. Привыкни, он рядом. Если получится – станете друзьями, может, даже одними из лучших. Просто быть рядом – награда больше, чем то, что ты можешь пожелать.
Ты бросаешь очередной камень в этот омут, и он последний, потому что больше не может быть чего-то, что тебе снилось. Ваниль, яблоки, мед и немного солнца. Пусть будет так, ты ведь рад.

[Малькольм]

Пусть на щеке кровь
Ты свалишь на помаду
К черту барьер слов
Ангелу слов не надо

Он возвращается. Встает чуть ближе, чем раньше, смотрит своими зелеными – колдовскими – глазами, неудержимо краснеет и говорит, говорит, говорит… А Мэла все глубже затягивает в этот гипнотический водоворот, и он, как тот глупые мотылек, покорно летит на свет. Обжигающий. Манящий. Любопытство сгубило не одну кошку, но Бэддок этого еще не понимает, считая, что имеет дело с простой, лишь немного занятной мышью. Смешно. Мнить себя таким взрослым и умным, чтобы забыться в очередной игрушке… Игрушке ли?

Малькольм задумчиво наклоняет голову, слушая рейвенкловца и не делая даже малейших попыток избавиться от наваждения. Зачем? Пару мгновений погружения еще никого не убивали. И кажется, что так просто будет остановиться. Я только загляну… Он не учел одного. Заглянуть в душу, куда сложнее, чем изучить содержимое телевизора. И последствия могут быть самыми неожиданным.

Мэл взлохматил волосы, стряхивая налетевшие снежинки, и постарался взять себя в руки. Увлеченность, конечно, очень хорошо, но в пределах разумного. И даже тот факт, что они постоянно изменялись, не давал повода начинать сходить с ума! Слизеринец он или кто, в конце концов. Пнув себя таким образом, Бэддок вернулся к беседе, и как раз вовремя: Марлон только что задал вопрос про Лиску.

— Мелисса то? Девушка? Нет, что ты! — Мэл рассмеялся, проникнувшись всей абсурдностью такого предположения: Кэмерон чудесная и все такое, но на роль возлюбленной явно не подходила. — Мы ж с ней лет с девяти знакомы, Лиска мне как сестра. — При упоминании Мелиссы Бэддок счастливо улыбнулся: дорогая подруга, знакомая еще по миру магглов, была на особом счету и могла в любую минуту рассчитывать на помощь «братика». Равно как и сам Мальк знал, что в случае чего всегда сможет завалиться к ней в комнату и выложить все на свете. И это делало слизеринца чертовски счастливым.

— У меня, вообще, нет девушки… Пока. — Это «пока» он добавил, чтобы первая фраза не звучала так… Так. Это ведь ужасно обидно понимать, что в то время, как остальные ребята ходят на свидания и обсуждают своих пассий, тебя даже не привлекает толком никто. А ведь на Слизерине учатся самые красивые девушки! И самые утонченные. И просто самые. Так ребята говорят. — А у тебя?

Он спросил не из вежливости, нет. Мэлу правда очень интересно, какая девушка может быть у столь странного создания. Нечто воздушное? Или обжигающе-страстное? Почему-то вариант одиночества, в-принципе, не пришел в голову. Не мог же юноша один заинтересоваться этим необъяснимым рейвенкловцем.

— Что касается обучения, то… Я не против. Учитель из меня не велик, можешь сразу запасаться бинтами и мазями, но… Это будет весело. — Малькольм улыбнулся, представив совместные фееричные падения, и в очередной раз облизал потрескавшиеся губы. Еще бы они не потрескались, будучи столько раз облизаными на холодном ветру! Язык коснулся отшелушивающегося кусочка, и Бэддок недолго думая откусил его. Плевать, что всего пару дней назад это место было прокушено до крови, зачем помнить о таких пустяках? Наверно, затем, чтобы в подобный момент не ощущать нечто мокрое и теплое на холодных губах.

— Черт… — Чуть слышно, облизывая палец и ощущая во рту металлический привкус. Можно было просто провести языком по губам, но когда он предпочитал простые пути? — И вот так постоянно. — С кривой усмешкой и иронией над собой-любимым. Вот так постоянно…

[конформист]

Нам известны все алгоритмы, но ты почему-то не действуешь. Застыл, как желе, ждешь чего-то. Ржавчина на руках, это кровоподтеки лжи из сердца, так почему же их никто кроме тебя не видит? Уступать, закрыть глаза, не верить, потому что диссонанс. Полемика с жизнью, отвоюй себе право на очередное утро. Или же ты хочешь любовь? А что бы ты выбрал, если бы пришлось? Ты смалодушничал, когда внутри сказал, что первое. Грим, его нет, а стоило бы уподобляться слизеринцам, носить маски, они же немного спасают, а у тебя все по лицу видно. Неприкрытый интерес. Восхищение. Нежность. Тепло. Желание. Принадлежность. Любовь. Выбирайте, пока не поздно, пока все товары со скидками. Бездарные детские игры, и такие тихие, что смех, любимый смех просто разрывает пространство, и связывает, и сковывает, и уже не выбраться. Ты утонул в нем, а выплывать не хочется самому.
Если ты сейчас скажешь, что у тебя нет девушки, все станет на свои места, только гниль никуда не денется. Ты же не любишь врать, а обманывать его это столь больно, что не решаешься выдумать еще одну сказку с несчастливым концом. Ты как синяя борода, не правда ли? Убьешь любого, или любую, что вряд ли, кто хоть раз посмеет вскрыть твой нежные налет тайны, твои страхи и желания. Ты не изменился, все тот же, неправильный. И краснеть, потому что не знаешь, что делать больше. Тихо и сухо, словно ставить точку, словно разговор на эту тему окончен. Ты ведь не собираешься говорить своему яблочному мальчику о том, что в последнее время твоей «девушкой», собственно, был твой лучший друг, это ведь только отвращение и вызовет.
- Нет, у меня нет девушки. И едва ли будет… В ближайшем будущем. Но… мне нравится один человек, очень.
Маленькая пауза, никто и не заметил. Как и «пока» слизеринца, дарит тебе еще одну необоснованную надежду, словно такому маленькому идеальному ангелу могут нравиться парни. Что ты сможешь ему когда-нибудь понравиться. «Человек» - как многофункционально, тут же можно подразумевать существо любого пола, а тебе нужен мальчик, точнее, один-единственный, конкретный мальчик, которым ты не можешь надышаться. Вдох. И голова кружится, и пальцы еще судорожней впиваются в бортик. Выдох. И яблочный сок разливается по венам, словно у него есть только одна задача: стать кровью Марлона Деннехи. А вот улыбаться, говоря о своей подруге, не стоило, правда. Это ведь иголками впивается в сердце, и инотропный эффект. Сердце замедляет свой бешеный ритм, и немного больно и понятно. Ну конечно, лучшие подруги почти всегда становятся девушками, или там, женами. Им веришь, уважаешь, может, даже любишь. Не факт, что эта Мелисса через год не станет лезть на шею твоему мальчику, целоваться с ним за теплицами. Ты ненавидишь ее заранее, заочно, на секунду твои глаза злобно прищуриваются, но ведь можно решить, что это из-за слишком яркого солнца. Обмани себя, и его, а потом уткнись носом в подушку и прокричи, что ты обо всем этом думаешь. Презираешь, но слаб. С собственным я не поспоришь, но ты все же пытаешься. Игра в детишек, ау.
А кровь это больно, и ты разом выбрасываешь из головы эту мифическую Кэмерон. Медная, она у него такая красная, кажется, что раньше ты не видел столь яркого и насыщенного цвета. Пару секунд ты просто смотришь на его губы, словно он доверил тебе какую-то тайну, секрет, принадлежащий только вам двоим. А хотя так и было, аллегорически, и ты веришь, что по капиллярам тебе в этот миг открылся доступ к его сердцу. Потом – словно ведро сжигающее ледяной воды на голову – тревога. Ты просто не мог терпеть его боль, хоть и не твоя, но сердце рвется на мелкие части. Ему больно. Нужно что-то делать, ты ищешь в кармане носовой платок, и находишь. Подходишь еще на шаг ближе и замираешь, потому что не хватает воздуха. Дышать, когда он стоит рядом, это стало так невыносимо тяжело, и, чтобы не упасть на снег, ты еще крепче вцепляешься одной рукой в парапет. Другую же подносишь к его лицу и легко и ласково стираешь кровь с его губ. Нежность – это все, что есть у тебя внутри, а от осознания того, что он стоит столь близко, позволяет тебе касаться его губ, ты падаешь в бездну его глаз цвета кофе, латте, который ты так любишь. Поэтому и любишь.
Красный на белом – смотрится столь эстетично и благородно, оправдывая его обучение на Слизерине. Ты прячешь платок в карман, туда же, где уже лежит сигарета. Ты никому не расскажешь, у тебя есть тайна, храни ее, пусть она останется прахом после. Никогда. Ты же не отдашь этот платок в стирку, сохранишь в прикроватной тумбочке, или же, что скорее, будешь всюду его носить с собой, ты же сентиментален до чертиков. Будешь везде о нем думать, всегда, зоря и сейчас он полностью занимает твои мысли, даже ночью, когда вся твоя спальня уже спит, ты же забираешься с ногами на подоконник, смотришь в окно, не отрываясь. Блеск его глаз – ярче сияния любой звезды.
Ты сам не заметил, как накрыл его ладошку своей рукой, и от этого сердце начинает болеть, так по-теплому болеть. Тебе приятно, и немного жжет. Остывший кофе и болотно-зеленый, это же тогда стало жизнью, а теперь твой мальчик вернул тебя в реальность. И ты не можешь позволить себе умереть, даже от счастья. Улыбка на лице, но все же руку нужно как-то оправдать.
- Мы сейчас же идем в замок, губы обветришь еще сильнее, и так уже поранил. Нужно их намазать кремом, немедленно, а то будет еще хуже. И это не обсуждается, слышишь?
Твердость сейчас – лучше всего. Не даешь ему опомниться, тянешь за руку, и в мечтах видишь вас сейчас любовниками, хотя так, наверное, и кажется со стороны. Вы идете за руки, то есть, ты идешь, а он скользит по льду по разные стороны от бортика. Надеешься, что он не видит твоей сумасшедшей и такой предательски счастливой улыбки. Доводишь его до скамейки и строго смотришь, словно мамочка. Ты смотришь на него, вы рядом, это единственно важное и главное.

Коснувшись тебя, я понял, что раньше не жил.
Ведь как это жить, не касаясь изящных ладоней?
А дождь из листвы мои мысли взял и вскружил.
И чувства метались на привязи стаей вороней ©

[Малькольм]

Нет девушки? Это кажется таким неправильным. Бэддок почему-то был твердо убежден в том, что всего его сокурсники (за редким исключением) уже нашли себе подруг, и одному ему вечно чего-то недостает. Хотя почему «чего-то»? Симпатии нет, ни малейшей симпатии ни к одной из местных ведьмочек. А до того, чтобы гулять с кем угодно, лишь бы не выбиваться из общей картины, он еще не дошел. И навряд ли когда-нибудь дойдет. Все эти свои размышления Мэл предпочел оставить при себе, равно как и вопросы «как же так, неужели эта мисс уже с кем-то встречается?». Нет, сам слизеринец был бы совсем не против обсудить девичье коварство, но вид, с которым рейв ответил на вопрос, к развитию темы как-то не располагал.

Приказной тон вкупе с осторожными — нежными? — движениями вызвал на лице какую-то ужасно глупую улыбку. Забота всегда подкупала юного слизеринца, подчас даже отключая на время мозг. К чему лишний раз напрягаться, если рядом есть человек готовый взять часть забот на себя? Совершенно ни к чему, считал Малькольм, каждый раз покорно предоставляя желающим право облегчить его жизнь. Вот только ответные действия получали далеко не все. Что поделать, желающих много, а Мэл он один…

Он один, наверно, мог смотреть на рейва и не видеть ровным счетом ни-че-го. «Лицом к лицу лица не увидать»? Или «мы видим то, что хотим видеть»? Какая к черту разница, если даже это несмелое, буквально пронизанное чувствами движение слизеринец воспринял как само собой разумеющееся. Это ведь куда проще, чем воспринимать мир во всем его многообразии. Просто он так сделал, просто ему так захотелось. Зачем доискиваться до причин, если можно закрыть на них глаза, отделавшись банальным «я подумаю об этом завтра»? Он, подумает, конечно, но как бы не было поздно. И как бы не пришлось вопрос «почему?» менять на «и что теперь делать?».

— Хорошо, Марлон, — с самым что ни на есть серьезным видом кивнул Бэддок, начиная неспешное скольжение в сторону выхода. — В замок, кремом, немедленно… Я все правильно запомнил? — Поверить в образ послушного ученика мешала шкодливая улыбка, сменившаяся под конец искренним смехом.

Слишком часто. Даже для Малька смех в этот вечер раздавался слишком часто. Нет, это не плохо, это… странно. Весь этот вечер, с его катанием для одного зрителя, знакомством и неприкрытым восхищением, был странным. И где-то на задворках души слизеринец чувствовал сожаление, что он так быстро подходит к концу.

— Ну что, идем? — Поднявшись с заснеженной скамьи, Мэл кивнул в сторону замка, забрасывая на плечо связанные друг с другом коньки. Левая рука, желая вернуться в тепло, самовольно потянулась к руке Марлона, и Бэддок, подумав, не стал ей препятствовать. Чистые и незамутненные представления о мужской дружбе не давали ему даже шанса увидеть в происходящем какой-то подтекст: подумаешь, два однокурсника идут взявшись за руки, девчонки, вон, постоянно за ручки держатся… Нашарив в кармане очередную сигарету, Малькольм закурил, стараясь не задевать поврежденный участок. Взгляд, брошенный рейвом на его губы, юноша истолковал по-своему… — Все нормально, правда. Ничего со мной не будет. Точнее, будет, конечно, но от кровопотери я точно не умру. А про крем я помню, у меня, вроде, есть какой-то… В случае чего, у Лиски попрошу, у неё этих кремов с избытком.

Весело подмигнув новому знакомому, Бэддок со спокойной душой зашагал дальше, считая, что развеял все его переживания. Если бы он был хоть чуть-чуть повнимательней…

[конформист]

И если бы ты спросил, я б ответил… наверное.
И я рисовал бы тебя не углем, а чернилами,
И это решение, может, не самое верное,
Но я не могу отрицать, что мы выглядим милыми. ©

Экстаз и железо, теплая кожа, вкус радуги на языке, леденцовые оттенки, карамель и яблоки, чистое, незамутненное ничем счастье, нежность, пусть и немного неумелая. Щемящее в груди, когда ты стоишь с некоей озабоченностью смотришь, как он снимает коньки. Вид его ступней в теплых носках – это сплошное умиление, словно тысячи котят принялись бегать вокруг. Никогда ранее ты не замечал в себе подобного, глупости, абсурда. Действие вышло из-под контроля, и ружье, которое висело на стене в первом акте, уже готово было выстрелить. Прикусываешь губу, чтобы скрыть улыбку, потому что понимание этого даже для тебя словно дубовой веткой в печень. Стежки на коже, зашьем чувства глубоко внутри, скроем, чтобы не распоролись, но нитки слишком слабые, и ты оставляешь полоску белого песка за собой. Хочешь заботиться, прижимать к себе, видеть что-то в его глазах, что-то только для тебя, и сейчас надеешься, что это все же есть, хотя очки не позволяют тебе узнать. Немного наплевательски, но это вечное стремление к идеалу. Хотел попросить нести его коньки, но получилось бы как-то немного девчачьи, слишком романтично. Восемь из десяти, что Малькольм воспримет все это неправильно, рано ему еще знать, что совершенно незнакомый парень влюблен в него.
Ты облизываешь губы, и тебе мерещится, что на них аромат и вкус меда и яблок. Раньше ты не любил этот фрукт, особенно зеленые, слишком кисло. Брызнувшему вокруг соку ты предпочитал мягкость кожицы персиков, сладких. Персики походили на солнце и… кхм, ну да, поняли все, а, учитывая отношения с лучшим другом, это вызывает не слишком здоровые ассоциации. Но ты не теряешься в прошлом, а бездарные флэшбеки никому не нужны. С того самого дня, когда ты прижимался к своему мальчику в толпе, вдыхал его, терялся в нем, жил им – это новый мир, новые грани. Лето, вечное лето, или нет, скорее, конец весны, когда любое движение, даже самый легкий и банальный взмах крыльев бабочки, все становится таким невероятно волшебным. И тогда ты практически перестал есть что-то, кроме яблок, ты вспоминаешь с нежностью, но прошлое осталось где-то далеко, и нужно жить теперешним днем, и ты знаешь и понимаешь это, как никто другой. Мерное тиканье часов тебя не пощадит, а задумываться о том, что было, это глупо. Живи, живи дальше. Просто живи, просто рядом с ним.
Ему кажется смешной твоя забота, и ты пытаешься остановить поток из ласковых эмоций. Вновь кусаешь губы, на этот раз, чтобы не сказать что-то личного словаря, где собраны сотни редчайших по остроте чувствительных слов, предназначенных только ему, и слишком ярких, для тебя это выше границ, ты же чувствовать во всех красках не умеешь. Тебе - только зеленоватое солнце с точным и резким запахом зеленых яблок. Даже когда кислые, все же сладкие, парадокс.
Тебе немного стыдно, что на твоих пальцах следы от чернил, краснеешь, но надеешься, что твой милый мальчик ничего этого не заметил. Когда он – сам – тянется к тебе своей ладошкой, твое сердце проламывает грудную клетку, ломает ребра, а капилляры становятся резко шириной с мизинец, и это так немного горячо, что дух захватывает, и ты вдыхаешь морозный воздух, улыбаешься, улыбаешься этой небольшой тишине между вами, уютной. Но ты сжимаешь его руку, стараясь этим жестом передать все то, что не можешь высказать словами, всю ту мучительно сладкую легкость, безграничную нежность и любовь. Хочешь согреть, и если бы не страх, ты бы уже поднес его руку к губам, и твое теплое дыхание тоже бы принадлежало Малькольму, ласкало его. Сокровище, не твое, но тот, кто смог разделить с ним хоть минуту уединения, тот ведь и так стал самым счастливым человеком.
Тебе нужно что-то сказать, чтобы в паузе не проскользнул очередной восторженный всхлип, полный нелепой надежды. И ты говоришь, хотя сам не понимаешь, зачем.
- Нельзя так наплевательски относиться к себе, к своему здоровью. Аккуратней нужно, Малькольм, Мэл, то есть. И не забудь намазать, попроси у нее крем, а то я буду долго ругаться завтра. Я же увижу, правда. И не кусай губы.
Ты похож на заботливую наседку, ну и что? Так нужно, тебе точно, и ты хочешь, чтобы и ему тоже. И почему-то совсем не сомневаешься, что завтра вы снова увидитесь, еще одна надежда, что разрывает сердце на сотни маленьких кусочков, но не больно, нет, так судорожно и тепло, и легко, и яблочно, что хочется взлететь от счастья мотыльком. Но ты даже рад, что у тебя нет крыльев, потому что улетать от своего мальчика совершенно не хочется.
Идти с ним рядом, вот так просто, держась ха руки и чуть соприкасаясь плечами, не суметь сдержать восторженного вздоха, и счастье переполняет, и бьет через край, а ты бы так хотел сохранить этот момент, и еще сотни моментов, которые вы проведете вместе. Жизнь – это не секунда, это сотни секунд, но давайте не будем мерить счастье временем, оно слишком призрачно, словно воск свечей, который трудолюбивые домовики под утра сотрут с парты.
Замок, эта громадина неумолимо приближается, а ты не хочешь, чтобы этот вечер окончился, хочешь еще немного провести со своим мальчиком, потому что его тепло проникает под кожу, и ты просто замерзнешь без этого. И почему каток стоит столь близко к замку? И еще хотелось проводить его до слизеринских подземелий, а на прощание украсть пару усталых поцелуев, и нежный шепот, но ты знаешь, что все это предназначено не тебе. А завтра ты вновь найдешь его, просто уже не откажешься от того света, что он приносит миру.
Но завтра будет завтра. А сейчас пора прощаться, и, открыв ему дверь в замок, шепчешь тихое «пока» и направляешься в гостиную Рейвенкло, хотя хочется сбежать вниз, туда, за ним.
Завтра будет завтра.